Москва – Гребешки

Он постоянно (как настоящий паралитический маразматик) подёргивал своей буйной головой, моргал очумевшими глазами, шевелил волосатыми ушами – видимо, в такт той распрекрасной музыки, проникающей в него из этих проводов.

Они с женщиной робко оглянулись по сторонам, стыдливо опустив глазки в пол, а внешне стараясь быть уверенными в себе, долго разглядывали картонные посадочные талоны, переворачивая их и так, и этак, стремясь увидеть там нечто важное и нечто им нужное; потом, с нарочито гордым и независимым видом, выдохнув из себя шумным хриплым сипом все излишки мешающего им воздуха, шустро ринулись к креслам второго ряда с левой стороны, видимо вычислив всё-таки номера своих посадочных мест.

Дама с объёмным колдовским бюстом неумело и неуклюже стала протискиваться мимо крайнего сиденья, цепко держась дрожащими руками за его высокую спинку.

В какой-то момент она потеряла равновесие, стала балансировать всем телом.

Балансировала она женственно и завлекающе. Многие гимнасты позавидовали бы.

Вскоре ей удалось справиться с собой, она удержалась, не упала, не свалилась как куль с песком, с мукой или ещё с чем-нибудь тяжёлым.

Мадам высоко задрала левую ногу, изящно блеснув при этом своими аппетитными розовыми ягодицами, неуклюже перешагнула через мнимое препятствие и с великим трудом умостилась у окна.

Всё. Конец неразберихе. Она устроилась. Она вздохнула с облегчением.

Всё. Ходить никуда больше не надо. И искать ничего не надо. Ей больше вообще ничего не надо. Её всё нравилось и годилось. Она на своём законном месте «2А».

Женщина сладко улыбнулась, поправила очки на лбу, вздёрнула руками грудь, нервно мотнула головой, приводя в порядок волосы, и успокоилась.

Её ладный спутник с дёргающейся головой тут же сел рядышком с прелестной, обворожительной, чудесной, сказочной толстухой на соседнее кресло, что у самого прохода.

Он блаженно развалился, вытянул вперёд ноги и замер, вероятно в уши из проводов полилась какая-то новая удивительная мелодия.

Мужик аж застонал от той мелодии, видимо, она того стоила, видать, она так сильно и мощно повлияла на его поведение и моральное состояние, что он не удержался от истошных воплей, вздыханий и причитаний. Он млел… он протяжно дышал…

Что ж… музыка на то и музыка, чтоб влиять на чувства людей.

Меломан, меж тем, ушёл в себя, никак не реагировал на то, как его шикарная спутница пыталась что-то ему сказать.

Лысоватый человек был во власти прекрасного… его ничего не интересовало… и никто. Но, как говорят, ничто не вечно. Только музыка. А она, вероятно, закончилась.

Это было ясно. Всё об этом говорило.

И сморщенное лицо слушателя. И его нос изогнутый. И лоб нахмуренный. И глаза выпученные, как при ярко выраженной базедовой болезни. Сперва чуток округлые, затем строго квадратные и даже почти ромбические (как у клоунов в цирке), а теперь выпуклые, стекловидные и явно чем-то недовольные. И уши… уши… Что-то не то с ними стало.

Уши у меломана изменились по многим параметрам. И по виду, и по цвету, и по пушистости, и по торчатости, и по просвечиваемости, и по гибкости, и по конфигурации.

Волосы на них, на ушах, стали ещё сильнее торчать. Чего не скажешь о проводах.

Провода обмякли и обвисли, они даже цвет свой поменяли, какими-то блёклыми стали, бледными, тусклыми и безрадостными.

Мужчина нажал пару-тройку кнопок на микроскопическом пульте, висящем на тех же проводах, покрутил колёсико и улыбнулся, видимо нашёл то, что ему по сердцу было. Вот и хорошо. Ну и слава Богу.

Человек нашёл, что искал. А это дорогого стоит.

Да. Жизнь от этого радостней становится. Для всех! Жить сразу хочется. Да! Жить! Жить! И жить! Жить и не тужить. Долго и счастливо! В своё удовольствие. Себе в утеху. На свою потеху. Да-с… жисть такая штука… – сложная она. Как повезёт, в общем. Куда кривая вывезет. Куда тропка извилистая приведёт.

Но каждый индивид, живущий на белом свете, старается. Да, каждый стремится. Всегда он стремился. И теперь стремится. А как же ещё-то. По-другому не получится.

Каждый сверчок, каждый торчок, каждый бычок, каждый индивид, живущий на планете, пытается найти свой собственный шесток и залезть на него. И сидеть там всю жизнь в своё удовольствие. Вот оно… счастье настоящее… Пришло оно, наконец-то… Ах… ох и ух… свет даже потух… Счастье нам привалило… Жизнь наша удалась…

Такая вот парадигма актуальная. Такая вот ситуация жизненная.

Меломан на седьмом небе от счастья был. Но недолго.

Музыка его манила. Музыка его с собой звала. Пришлось подчиниться.

Вот он снова отключился. В себя ушёл. Музыка им завладела. Вовсе.

Голова его опять задёргалась, как у неврастеника форменного: туды, сюды и обратно. И снова, и опять, и вновь, и сызнова.

Вот он что-то мурлыкать себе под нос стал.

Руками начал двигать в такт своему мелодичному мурчанию.