Москва и Восточная Европа. Советско-югославский конфликт и страны советского блока. 1948–1953 гг.

В письме от 4 мая вновь повторялись обвинения руководства КПЮ в неверной трактовке марксистко-ленинской теории, в отказе от признания неизбежного обострения классовой борьбы, в принижении роли рабочего класса и возвышении крестьянства без его деления на бедняков и кулаков. Говорилось о растворении партии в Народном фронте, сектантской, лишенной внутренней демократии партийной жизни. Главная же причина отрицания «очевидных» ошибок и нежелания добросовестно их исправить, крылась, как считали в Кремле, в чрезмерном зазнайстве югославских руководителей. Формулировалось это утверждение в классическом партийном стиле, который должен был восприниматься югославами как еще скрытая, но вполне реальная угроза. Так, авторы считали, что «после одержанных успехов у них (югославских руководителей. – А. А.) закружилась голова, они зазнались и считают, что им теперь море по колена (орфография оригинала. – А. А.). Они не только зазнались, но они еще и проповедуют зазнайство, не понимая, что зазнайство может погубить югославских руководителей»[54]. Югославским «товарищам», которые «прожужжали всем уши своим непомерным хвастовством», ставились в пример компартии Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Албании, которые несмотря на не меньшие заслуги «ведут себя скромно и не шумят о своих успехах». Авторы письма, объединяя разновременные факты, утверждали, что в период тяжелого кризиса народно-освободительного движения в Югославии «Советская армия пришла на помощь югославскому народу, разгромила немецких оккупантов, освободила Белград и создала, тем самым, необходимые условия для прихода югославской компартии к власти»[55]. Позднее критика этого неточного утверждения стала непременной частью югославской историографии.

В письме предложение руководства КПЮ о присылке в Белград представителя ЦК ВКП(б) для изучения вопроса советско-югославских разногласий было отвергнуто с объяснением, что речь «идет не о проверке отдельных фактов, а о принципиальных разногласиях». Предлагалось рассмотреть этот вопрос на ближайшем заседании Информбюро, поскольку «дело о советско-югославских разногласиях стало уже достоянием ЦК девяти компартий». В связи с этим подчеркивалось, что «было бы неправильно отстранить от этого дела другие компартии»[56]. Таким образом, представляется, что в Кремле еще до рассылки «братским» компартиям письма от 27 марта приняли решение провести югославское руководство через коллективное «чистилище» и, если оно отвергнет предъявленные ему обвинения, определить меру наказания.

Ответ югославского руководства на это кремлевское письмо, направленный в Москву 19 мая, был предельно кратким и основывался на решении Политбюро ЦК КПЮ от 9 мая «не идти» на заседание Коминформа, так как предстоящая на нем дискуссия беспредметна: все компартии уже осудили югославов. Письмо ЦК ВКП(б) от 4 мая было признано членами Политбюро «ужасным», с которым невозможно согласиться. Тито предложил завершить дискуссию с Кремлем кратким письмом. На этом же заседании было принято решение на основании проведенного специальной комиссией разбирательства исключить из партии Жуйовича и Хебранга, лишить их депутатской неприкосновенности и передать для дальнейшего следствия органам госбезопасности[57]. Спустя некоторое время они были арестованы, что вызвало волну возмущения в Москве. 9 июня Молотов направил Тито телеграмму, в которой арест Жуйовича и Хебранга связывался с возможной перспективой их последующей физической ликвидации югославскими властями. Вероятно, подобные опасения были продиктованы советской практикой политических процессов десятилетней давности. В телеграмме говорилось, что, если «Политбюро ЦК КПЮ осуществит этот свой замысел, то ЦК ВКП(б) будет считать Политбюро ЦК КПЮ уголовными убийцами». Завершалось послание к Тито требованием, чтобы расследование дела арестованных коммунистов проходило при участии представителей ЦК ВКП(б)[58]. Югославы отвергли это требование Кремля на заседании Политбюро ЦК КПЮ 13 июня[59]. Вопрос о дальнейшей судьбе Жуйовича и Хебранга спустя неделю был вновь поставлен на совещании Коминформа, причем в докладе Жданова «О положении в Коммунистической партии Югославии» он уже увязывался с требованием смены югославского режима, охарактеризованного как «чисто турецкий, террористический»[60].