Москва Икс

Устроившись на кухне, Бондарь рассказал, что, получив письмо и телеграмму, он долго решал, ехать ли в Питер, в Одессе он прожил последние полтора года, работал в порту учетчиком. Одно время даже жениться собирался, — но не сложилось. За девять лет его не тронули, правда, дважды менял документы, долго не жил в одном месте. Но эта история мало по малу стала забываться. Он думал, что сейчас, когда в стране такие события, родная КПСС трясется и уже готова рассыпаться, — гэбешникам не до него, но все наоборот.

Прочитав короткое письмецо раз десять, он ночь не спал, решая, остаться или снова пойти в бега, но ничего не придумал, уезжать из Одессы не хотелось. Он достал из тайника скопленные деньги, поменял их у валютчиков на доллары, и держал при себе, за подкладкой пальто. А когда заметил слежку, зашел в кафе, посидел там, пошел в туалет, а вышел через черный ход, на соседней улице поймал такси и доехал до автобусной станции, так началось его путешествие в Питер. До места он добирался не по прямой, а на перекладных, по кружным дорогам, потому что прямая линия, — это короткая дорога в тюрьму, а не на волю, путешествие оказалось долгим.

Он ехал на попутных грузовиках, в товарном вагоне, автобусе. По дороге завернул к подруге, которую не видел год, просто не смог проехать мимо. Погостил три дня, ранним утром вылез из-под пуховой перины, было чертовски холодно, он пришел на автобусную станцию и отправился дальше. Последние две ночи он почти не смыкал глаз, все казалось, появятся парни в штатском — и привет, везение кончилось. Бондарь наскоро перекусил, помылся в ванной, снова оделся, даже пальто натянул, хоть было жарко, лег на диван и тут же заснул.

* * *

Через два дня в мутных сумерках наступающего утра в дверь позвонили, как договаривались, — три коротких и два длинных, Кольцов вытащил из-под подушки молоток и нож, вскочил на ноги, он тоже спал в одежде и башмаках, если что, не надо будет путаться с тряпками. Бондарь распахнул окно, глянул вниз, далеко ли лететь до крыши гаража. Снова позвонили, Кольцов прокрался в прихожую, посмотрел в глазок. В подъезде днем и ночью горела тусклая лампочка, завешанная паутиной, она была за спиной мужчины, стоявшего перед дверью, — ничего не разглядеть, только темный контур фигуры.

Человек услышал скрип половицы за дверью, вынул зажигалку, крутанул колесико, осветив на пару секунд свое лицо, — Сурен. Кольцов повернул замок, рванул дверь на себя. Через четверть часа они устроились за столом на кухне, открыли консервы и наскоро позавтракали. Сурен устал, потемнел лицом, стала заметна седина. Разговор, которого Кольцов так ждал, шел вяло. О прежней жизни в Ереване Сурен говорил скупо, по дороге сюда в Армении, он таких видов навидался, что рассказывать об этом можно только после стакана водки. А пить нельзя, скоро идти в пароходство.

Сурен постоял под душем, побрился, почистил щеткой брюки и пальто, подхватил свой акушерский чемоданчик и вернулся, когда стемнело. В пароходстве приняли его документы, он получил должность уборщика на сухогрузе «Академик Виноградов», через неделю судно уходит на Кубу, делает стоянки в нескольких европейских портах, там что-то выгружает, что-то грузит и идет дальше.

Этим вечером Сурена снова не тянуло на разговоры. Кольцов спросил: как ты добрался? Он ответил как есть: на машине, скорее всего ворованной, которую достал в Грузии, с перебитыми номерами и новой табличкой. Сейчас синий «жигуль» стоит в соседнем переулке, поэтому не нужно ездить на метро и трамваях. По дороге в Ленинград Сурена не останавливали гаишники, не лезли под капот? Сурен впервые улыбнулся и ответил: у меня было столько денег, что никакие гаишники не могли меня задержать, с этими деньгами я бы проехал даже через линию фронта, если бы такая была. Он посидел перед телевизором, лег на раскладушку и уснул до того, как выключили свет.

Поднялся рано, долго возился в ванной, на кухне курил и пил крепкий чай. Около девяти он ушел, сказал, что сначала он зайдет в отдел кадров пароходства, затем на Главпочтамт, после обеда заказан телефонный разговор с Арменией, вернется он во второй половине дня. Он пришел поздно вечером, принес за пазухой две бутылки водки. Он положил на стол синее удостоверение — это пропуск в порт с его фотографией, — первый раз Сурен улыбался.

Когда сели на кухне рассказал, что у него есть любимая женщина, во время землетрясения у нее было сломано бедро, Сурен набрал кучу телефонов, нужных и ненужных, он звонил в Армению почти каждый день, искал ее везде, но нашел только сегодня, случайно. Из военного госпиталя, где все было переполнено, кровати стояли в коридорах, на лестничных площадках, едва ли не на потолке, ее перевели в небольшую больницу, рядом озеро Севан, его видно из окна.