Москва Икс

— Они просят еще два дня. Всего-навсего. Это будет хороший паспорт, настоящий. А вот с водительскими правами… У них нет корочек. Те, что были, сгорели в том драном доме. Но паспорт будет — высший сорт. Ювелирная работа. Ни один мент не подкопается.

— Хорошо, — кивнул Сурен. — Два дня — это нормально.

— Ну и отлично, отлично, — повеселел Данилов. — Расскажи, что у тебя там в Ереване? Ну, со мной можно как на духу. Как на исповеди.

Сурен подумал, что в былые времена он ничего не скрывал от этого человека. С Даниловым познакомились в юности, Сурен всегда считал его если не близким другом, то хорошим товарищем, на которого можно положиться, который помогал не раз, и получал в ответ помощь и поддержку, с ним было легко и надежно. Но они не виделись долгих три года, изредка общались только по телефону, а по телефону какое общение… Что произошло за это время с Геной Даниловым, что он пережил, в какую историю вляпался, как потерял дом и оказался в этой темной дыре, — не известно. Люди меняются за месяц, даже за неделю, а тут несколько лет. Похоже, сейчас не тот случай, когда надо много болтать и открывать душу.

Про себя Сурен сказал, что в Ереване с ним ничего серьезного не случилось, — мелкие неприятности в бизнесе, и только, а без них и жизни не бывает. Обстоятельства, — он не пояснил, что за обстоятельства, — складывались так, что самый безопасный вариант — уехать подальше и временно лечь на дно, — иначе ОБХСС расщедрится и выпишет путевку, да, в бесплатный санаторий где-нибудь в хорошем месте, в Магадане или в Воркуте. Данилов смотрел на старого приятеля своими слезящимися глазами и смолил одну сигарету за другой, часто вздыхал, трудно понять, поверил он рассказу или нет.

* * *

Сурен ушел, не дождавшись, когда проснется Тамара, не разрешив Данилову увязаться следом и взяв слово, что ни одно живое существо не узнает, что Сурен в городе. Он вернулся в квартиру и до глубокой ночи пытался выяснить телефон справочной службы, что-то узнать о Лене. Но связи с Ереваном не было, в московской справочной службе советовали связаться с ереванскими больницами, диктовали какие-то номера, но там на звонки не отвечали или бросили трубку.

Утром Сурен возобновил поиски, удалось узнать несколько телефонов военных госпиталей, куда свозили пострадавших, но дальше не двигалось. Радио и телепрограммы были полны трескотней о том, что Армении оказывают помощь все республики Советского Союза, в разных странах сформированы команды спасателей, которые готовые к вылету в Армению, кроме того, в Армению будут направлены сотни тонн продовольствия и медикаментов…

По телевизору сообщили главную новость, новость с большой буквы, — Генеральный секретарь КПСС Михаил Сергеевич Горбачев, прервавший визит в США, — уже прибыл на место трагедии. Вот он идет среди руин, вокруг первые лица государства, ответственные работники Армении, журналисты. Генеральный секретарь ЦК КПСС дает указания, соболезнует, призывает к спокойствию, выражает тревогу, подвергает сомнению, предостерегает от спекуляций… Сурен ждал новой информации, но по телевизору крутили одни те же сюжеты, по радио читали сообщения ТАСС, прокисшие еще вчера.

Он вышел на улицу, походил в порту по причалу, где пришвартовался прогулочный корабль. С моря дул ветер, вода, отражавшая мглистое небо, казалась черной. В кинотеатре взял билет на фильм знаменитого грузинского режиссера Абуладзе «Покаяние». Сурен сидел в последнем ряду, смотрел на экран: женщина, одержимая местью, выкапывает из могилы труп какого-то тирана, надо понимать, Сталина, — виновного в гибели ее родственника, кажется, мужа. В садовой тачке она куда-то везет полуразложившийся труп, на свалку истории что ли, черт ее знает…

Эх, почему каждый день во всех газетах полощут Сталина, уже и кино снимать стали, каким он был исчадьем ада, чуть не дьявол во плоти. А как же Ленин? Почему судят ученика, а не учителя? Почему главную фигуру не трогают, ни одного памятника не снесли, — странно это. Почему Сталин весь в крови, а его наставник Ильич — чистенький, хоть кровушки не меньше пролил. Надо думать, про Ленина режиссер Абуладзе вторую серию сделает, но тогда надо было и начинать с нее, ведь с главного начинают.

Сурен не стал досматривать, поднялся и вышел на воздух. Он брел по Батуми, по кривым переулкам, разглядывая живописную архитектуру старого города, узнавал дома и улицы, которые только что видел в кино, — «Покаяние» снимали не в павильонах, а прямо здесь. На заднем плане поднимался к самому небу, доставая до солнца, покрытый снегом великий Кавказский хребет. Сурен остановился у газетного киоска, продавец в широкой темной кепке подкручивал седые усы и смотрел него с интересом.

— Хоть одна газета осталась? — спросил Сурен.

— Что ты, дорогой, — продавец покачал головой. — Все разбирают уже в восемь утра. Такие новости, что страшно жить. Люди беспокоятся.

— Понимаешь, я оттуда…

— Вижу, — кивнул продавец.

— Не знаю, что в Армении творится. Моя женщина, подруга, осталась там. У нее травмы. Я не могу ее найти. Может, какие-то телефоны в газетах есть?