Москва-Лондон. Книга 1

— Я — пастырь духовный, ты — овца Божья, а Всевышний — судия над всеми смертными… Как повелит, так и будет! Аминь.

— Аминь.

— Князей тотчас сдай моим людям, стрелец. Не отягощай душу свою грехом неискупимым…

— Нет, владыко! — решительно заявил стрелец, кладя правую руку на эфес своей сабли. — Не для того столько мук мною… нами принято, чтобы сатана в обличье людском по свету вольно шествовал! Убью вора проклятого!

— Чего же ты раньше-то сего не сотворил? — Левкий вплотную подошел к нему и поднял было левую руку, чтобы сорвать с его лица черный платок, но стрелец обеими руками защитил лицо и сделал несколько шагов назад. — Убивать князей надо было раньше… коли ты убийца…

— Потому в Москву я их и доставил, чтобы судом царским судили бы их, чтобы знали люди, как над ворами государевыми казнь чинится. А убил бы их во чистом поле, как тех волков, что за нами всю дорогу охотились, еще в святые угодники их записали бы, иродов да нехристей!

— Богохульник! Пади!

И снова стрелец пал на колени у ног настоятеля монастыря Чудова.

Но на этот раз тот молчал совсем недолго.

— Челобитья твои, — услышал стрелец словно откуда-то с далекого высока, — еще сегодня у царя будут, перед отходом его ко сну… и слово мое тоже. И неких других, что еще поболее меня у государя в чести да в милости обретаются. А за строгость мою не взыщи — мало ли кому грамотки брата моего достаться могут. Молись, сын мой, и Господом Богом забыт не будешь. А после заутрени я сам навещу тебя… с новостями да с молитвами.

О князьях больше не заботься — кого-кого, а уж этих псов бешеных я до плахи доведу… с помощью Божьей и с благословения Всевышнего! Прими мое благословение… стрелец…

Стрелец поднял голову и оторопел: на него сверху смотрело такое страшное, оскалившееся в улыбке лицо, словно это был все тот же дьявол, только перевоплотившийся теперь в настоятеля Чудова монастыря Левкия…

…Воистину — не только у тех тайны, кто закрывают лицо свое черным платком…

Глава IX

— Ты Чего это завертелсЯ, заерзал? Ай надоела уж тебе, наскучила? И то — день-деньской всю неделю сию с опочивальни моей не выходишь… Неужто люба да желанна тебе до сей поры? Пять лет уж минуло, как жена я тебе, свет мой ясный…

— А что день единый! Словно ночью прошедшей впервые отведал я лебедушку мою белую! Нет у меня никого милее да желаннее тебя, Анастасиюшка моя, горлица ясная!

— А уж я-то, я!.. И молвить ничего не стану… слов на то нету… И сердце мое заходится, на тебя, свет мой, глядючи, а под сердцем вот уж опять стучится семя твое… Верно люди сказывают, будто не та счастливая, что у отца, а та, что у мужа-молодца! Ты хочешь встать да уйти?

— Да нет… Просто локоть чешется…

— Ага, локоть чешется?! Ну, сам Господь варовых[126] метит!

— Это как же, Настенька? Просто локоть вот зачесался… Поскреб его малость, и вся недолга… А ты чего удумала?

— Не я, соколик ты мой ясный, а закон наш, обычай народный: коли локоть зачесался, на новом месте спать захотелось… А я вот не отпущу тебя на новое-то место! Будешь спать да мучиться со мною, старою своею женою!

— Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха!

— Господи, до последнего вздоха моего обреки раба своего Ивашку на муки такие!!

— А как же тогда некие твои многосчетные бабоньки, государь мой батюшка, а?

— Которые, свет мой?

— Да те, коих нежишь ты, покуда я в тяжести обретаюсь иль еще в какой немощи, а, голубчик ты мой ненаглядный? Ладно, не вздыхай да не ответствуй… Всех их наперечет знаю да с очей своих не отпускаю. Справные бабы, здоровые… И рожают вовсе негласно… Умненькие да покорные… Не скупясь одариваю их… коли ты о том не заботишься… Те, что мужние, — особенно: и себе в радость да в гордость, и мужьям в пользу превеликую… Немало их, всяких-то… Сталбыть, так они, просто бабы сторонние, постельные — ни сердцу занозы, ни душе тепла. Вот уж коли одна какая-нибудь из них присохла бы к тебе или ты — к ней… Ах, и не ведаю, что бы со мною стало, Ванечка!.. Померла бы в одночасье! Ни с кем делить тебя не стала бы! Мой ты, самим Богом мне данный и неотъемный! О, да что ж это с тобою, свет мой ясный? Ты… ты плачешь? Ах, ты мой миленький… Ах, сердечко мое… ненаглядный ты мой… Забудь, ради бога, слова мои глупые… пустое бабье причитание… Да не стоят они ни единой твоей слезиночки! Ну, дай… дай-ка я сцелую их с очей твоих ясных! Подними-ка свою голову всочь…[127] …13 декабря 1546 года, на семнадцатом году жизни, великий князь Московский и всея Руси Иван IV Васильевич позвал к себе наставника своего и лучшего из друзей митрополита Макария и объявил, что желает без проволочки жениться. Уже на следующий день митрополит, отслужив молебен в Успенском соборе, пригласил к себе бояр, даже — опальных, и всем этим многочисленным обществом отправились они в палаты великого князя, который, обращаясь к пастырю своему, заявил: