Москва-Лондон. Книга 1

Иван Михайлович Висковатый в 1549 году возглавил новое и доселе невиданное государево учреждение — Посольский приказ, ведавший делам и иноземными. По мысли его создателей — самого царя, Адашева и дьяка государева Висковатого — ведомство это, называвшееся в странах Европы министерством иностранных дел, должно было устанавливать и укреплять связи Московского государства с иными державами, вести переговоры о мире, перемириях, торговле да других делах, всегда появляющихся в изобилии, когда государства выходят из небытия и стремятся вести большую политическую игру с множеством зрелых больших и малых государств, презрительно относящимся к подобным выскочкам. Кроме того, предполагалось, что этот приказ будет располагать определенными сведениями о внутреннем состоянии тех или иных стран (прежде всего — сопредельных), что позволило бы не гадать на огуречном рассоле, а стратегически верно рассчитывать и планировать политику по отношению к тем или иным странам.

Дьяк Иван Михайлович Висковатый — человек чрезвычайно уравновешенный, не слишком разговорчивый, даже скорее несколько замкнутый, знавший неведомо откуда несколько европейских языков и латынь, с полным основанием считался в Москве одним из образованнейших людей государства. К тому же, вероятно, он был одним из первых обладателей собственной домашней библиотеки. За ум, выдержку и рассудительность царь всегда особо отличал этого своего помощника и не брезговал частенько заглядывать к нему в гости: полистать книги иноземные, почитать наши доморощенные. Государь любил забираться на большую лежанку печи в светлой и высокой комнате Ивана Михайловича, обложиться со всех сторон книгами и, пожевывая засахаренный лимон, читать, читать, читать…

— Царь Казанский Эдигер-Магомет ждет тебя, государь, у стен града своего, — говорил Висковатый.

— Деревянные да земляные стены не столь уж и страшны нам при пушечном-то бое, — заметил Иван. — Что скажете, князья-воеводы?

— На один крик их не возьмешь, — заявил князь Курбский. — Подрывы надобны. Стены деревянные настолько водой и всякими смолами пропитаны, что огонь не берет их, а ядра каменные отскакивают от них, словно горох. Дубовые стены-то, по сту и более лет в воде, да в растворах неких моренные. Не вдруг пробьешь их, рвать надобно, как и каменные.

— Ну-ну, рвите… Пороха не жалейте… А розмыслов[130] по этому делу нам не занимать стать…

— Так, государь.

— Сколько у царя Эдигера войска сейчас собрано в Казани?

— Сказывают, государь, тысяч до семидесяти, — ответил князь Курлятев, — а пушек на стены затащили до сотни…

— А ты что скажешь, Иван Михайлович? — обеспокоился царь.

— Пушки люди мои в Казани по стволам пересчитали и перепроверили… Тридцать. Еще десяток на пушечном дворе ихнем работается… русскими же пленниками. Но в дело они не войдут: золотые рубли бреши в них пробили незалатанные… Войска же там татарского до семидесяти тысяч половины недостает. Но по всему царству Казанскому раскиданы еще тысяч тридцать. Так что князь Дмитрий Иванович где-то возле истины ходит… Крымский разбойник свою отборную тысячу головорезов в Казани держит, да будет ли она в деле — еще поглядим: не с руки да не по уму Крыму напрямую супротив Москвы-то идти, ибо сам хан на сегодня на едином чохе и держится. Передрались там мурзы, как и в Казани, словно псы за кости мозговые. Вон Алексей Федорович две недели назад сам с Казани вернулся, обо всем тебе, государь, он подробно докладывал. За то время новостей из Казани не было. А вот из Свияжска князь Семен Иванович Микулинский что ни день гонцов в Москву шлет с доносами подробными. Так что за Казанью глаз у нас верный настроен. Брать ее, государь, надобно, созрела она для действа сего… На себя корону казанскую бери, иначе изведут казанцы и себя, и нас. Сегодня они своего царишку Шиг-Алея на ногайского Эдигера поменяли, завтра того — на крымского, потом падут под султана турецкого, а там, глядишь, снова в своей постели монгола с китайских степей обнимать станем, а то и сам китаец туда распожалует! Брать Казань следует, государь! Гнойник, перезрев, лопается и все здоровое окрест заражает…

Иван удовлетворенно закивал, подошел к столу, налил братину вина и подал ее Висковатому. Тот поясно поклонился царю, перекрестился и опорожнил ее одним духом.

— Покуда на восходе[131] увязли мы по самую шею, — проговорил Иван, — не набросят ли на нас цепи потяжелее доброхоты наши с полудня[132] или с заката?[133] Не забыли мы о том, Иван Михайлович?