Москва мистическая

Свои литературные опусы Горьев не сумел пристроить в другие издания, ну и плюнул на литературную карьеру. Занял место директора какого-то страхового общества, но заветов «Весельчака» не забыл. Ежемесячно собирал друзей-приятелей на веселые кутежи и, как тогда говорили, «вспрыски». Время пролетало весело, однако доходы страхового общества никак не повышались. Так что через некоторое время учредители общества вызвали Горьева на ковер. Все были уверены, что он постарается принять выволочку к сведению и возьмется за ум. Но балагур Горьев не стал «грузиться прощеньями», а взял да и подал в увольнение с поста директора.

Ну а чтобы ничего не напоминало об инциденте, Горьев вообще переменил место жительства – перебрался из Петербурга в Москву. Снял квартиру в доме в Мясном переулке (между Трубной улицей и Сретенкой), ну а в 1886 году переехал в только что построенный доходный дом № 22. Переулок этот в XVIII веке назывался Последним, поскольку когда-то был последним от центра по нечетной стороне улицы Сретенки. В XIX веке его переименовали в Мясной, поскольку тут обосновались мясные склады, которые городские власти не впустили в центр. Конечно, место было не престижным, да и запашок от протухающего мяса давал себя знать. Но для неунывающего Горьева место вполне подходило. Дело в том, что он еще в Петербурге пристрастился к занятию, не слишком одобряемому обществом, – к спиритизму, по-русски называемому столоверчением. В Москве же Горьев окунулся в мир магии с удвоенной силой. В его квартиру, невзирая на «нелепотные запахи», приходило множество народу – медиумы и желающие вызвать духов, сочувствующие новому оккультному направлению и просто любопытствующие зеваки. И надо сказать, что, вызывая духов, Горьев не забывал и о старой традиции «Весельчака» – кутить и вспрыскивать. Немудрено, что гостей в его квартире собиралось все больше и больше. Кому ж неохота вспрыснуть на дармовщинку?!

И вот однажды, пообщавшись с духами, Горьев составил завещание относительно своих похорон. Во-первых, написал он, мы твердо знаем, что умирает только телесная оболочка, духовная же живет вечно. Во-вторых, «к чему же тогда плач и гореванье, это же противно закону судеб». В-третьих, настоящие друзья должны только радоваться, что душа их собрата встречается с душами иных, уже ушедших людей, которых он любил и почитал. Ну а из всего этого следовал парадоксальный вывод:

«На моих поминках прошу веселиться, кутить и вспрыскивать. Не должно скорбить, а должно провожать меня с шампанским и танцами. Ибо душа моя будет уже пребывать в лучшем мире, но увидит происходящее, не перестав присутствовать с моими друзьями и соратниками.

Хочу, чтобы душа моя, потерявшая тяжелую земную оболочку, не впадала в грусть и печаль, а забылась бы в вихре искреннего вальса на жизненном пути счастливого мертвеца».

Ничего себе завещаньице – «чистая духовная записка», как говаривали тогда.

Но провожающие Горьева в последний путь все его наставления выполнили в точности – «веселого покойника» обрядили в модный черный фрак и танцевальные лаковые туфли, на кладбище проводили под вальсы и польки, а поминки закончили вспрыскиваниями и танцами. И конечно, рассказывалось множество смешных историй и анекдотов из жизни усопшего. Под конец кто-то резюмировал: «Молодчина Горьев! Достойно прожил и достойно покинул сей мир!»

Может, и так. Но с тех пор в районе Сретенки, Сухаревки и Трубной площади, то есть мест, окружающих Мясной-Последний переулок, стал встречаться на похоронах и поминках странный господин. Посреди всеобщего плача он старался сказать что-то веселенькое, сыпал анекдотами, перемежая ими трагические речи, произносимые окружающими. Придя же с похорон на поминальное торжество, он выкрикивал нечто совершенно неподходящее к скорбному случаю: «Будем танцевать!» или «Вспрыснем веселее!».

Поначалу на него шикали, но когда водка уж разливалась рекой, многие поминающие занимали сторону этого странного весельчака. Поминки превращались в шумное застолье, люди забывали о скорбном поводе своего собрания. Начинались сыпаться шутки, звучал смех, в ход шли анекдоты. Родственники обнимались-целовались, клянясь в вечной дружбе. Застолье заканчивалось всеобщим ликованием.

Хорошо это или плохо – об этом уже никто и не думал. Ну а странный человечек, заваривший все это «похоронное веселье», исчезал, словно его и не было. Наутро родственники даже не могли вспомнить, отчего они вместо скорби веселились вовсю.

Вот этого весельчака прошлого века, собрата по сатирическому перу, и вспомнил редактор «Крокодила», когда составлял свое шутливое завещание. Конечно, его слова быстро забылись. Но в конце 1980-х, когда Советский Союз уже трещал по швам, старый редактор «Крокодила» и сам отдал богу душу. Он так и не узнал, что через десять лет, к 2000 году, его любимый журнал закончит свое существование. Не узнал и то, что случится это уже в новой стране, а не в СССР.