Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма

Жаловались не только родители школьников. Письмо в Кремль пришло и от директора черемушкинской школы: он просил сделать так, чтобы школа открылась в 1952/1953 учебном году. В конце концов все жалобы были переданы начальнику УСДС Александру Комаровскому. Но тот и слушать ничего не желал. Мебель останется в школе, заявил он, пока не появится возможность перевезти ее в здание МГУ, а произойдет это, самое раннее, в конце 1952 года. В своем докладе, представленном Совету Министров, Комаровский предлагал такой выход из ситуации: детей помладше можно определить в средние школы для девочек и мальчиков, расположенные недалеко от рабочего поселка в Черемушках[704].

Как и москвичи, выселенные из Зарядья, строители небоскребов, жившие в Черемушках, возмущались в связи с целым рядом проблем – от недоступности школ до отсутствия чистоты и элементарных удобств. Рабочие жаловались высшему руководству страны и на управленцев среднего звена, часто прибегая к давней традиции «челобитных доброму царю». Двумя руководителями, отвечавшими за обеспечение жильем строителей МГУ, а значит и главными виновниками всех безобразий, по мнению рабочих и членов их семей, были начальник УСДС Комаровский и Г. И. Гулынин, начальник жилищно-коммунального отдела УСДС. Как было известно строителям московских небоскребов, Берия и другие высокопоставленные официальные лица могли отменять решения, принятые Комаровским и Гулыниным (и действительно иногда это делали). Это вмешательство могло принимать правовую форму: тогда высшее руководство передавало обращение рабочего на рассмотрение государственного прокурора, который имел право действовать от имени закона. Иногда же вмешательство могло быть импровизированным и неформальным, если чиновник, имевший право отменить уже принятое ранее решение, просто желал проявить милосердие.

Вот на этот второй, более личный, подход, и рассчитывала Наталья Готовская. Во всяком случае, поначалу. В конце декабря 1952 года Готовская написала Берии, прося помощи в улаживании разногласий, которые возникли у нее с жилищным отделом УСДС. Она нелегально поселилась в Москве вместе с мужем, Иваном Королевым – заключенным, которого в 1950 году направили из Караганды в Москву на строительство МГУ. Готовская, сама бывшая лагерница, в 1951 году привезла с собой из Караганды в Москву двоих детей, чтобы воссоединиться с Королевым[705]. Готовская приехала в столицу без разрешения, на свой страх и риск. Ее муж работал здесь лепщиком, и она тоже пыталась найти себе работу на стройке МГУ – такую, вместе с которой предоставляли бы и жилье. Рассказывая все это Берии, просительница взывала к его жалости: «Прошу Вас как родного отца не сиротить детей, и дети просят вас, чтобы вы разрешили им жить с отцом и чтобы наши дети были счастливы…»[706] Берия переслал ее письмо Комаровскому, и тот согласился подыскать Готовской работу на стройплощадке и жилье для семейных в Черемушках[707]. Казалось бы, на этом ее мытарствам должен был прийти конец.

Но через несколько дней после принятия этого решения заместитель Комаровского в УСДС, Алексей Воронков, поделился с начальником своими соображениями. Воронков, уже знакомый с Готовской, сообщил Комаровскому, что этой женщине не стоит доверять. Во-первых, писал Воронков, ее брак с Королевым не зарегистрирован, а значит, с точки зрения закона они не являются семьей, которую следует обеспечить соответствующим жильем. Во-вторых, у Готовской нет действующего разрешения на проживание в Москве[708]. Собственно, она не работала и нигде не была прописана уже больше года. Но, помимо этих установленных фактов, Воронков сам выяснил еще кое-что. Он встретил среди рабочих, занятых на стройке, еще одного заключенного из того же карагандинского лагеря и узнал от него, что у Готовской в Казахстане остался «настоящий» муж, а еще – что она дочь кулаков, сосланных в Караганду еще в 1929–1930 годах[709]. И Комаровский, приняв к сведению полученную информацию, отменил свое прежнее решение.