Москва необетованная

Пока Батя сидел дома и обрастал, мадам Великанова времени попусту не теряла. Накопленных средств должно было хватить на аренду частного кабинета – хрустальной мечты мадам. Насчет столицы мама не обольщалась и разведку боем повела по Подмосковью. В небольшом городке, недалеко от Орехово, в дышащем на ладан санатории, кабинет был снят и оборудован в кратчайшие сроки.

К моменту полной готовности кабинета к эксплуатации, Батя оброс и сделал достойную стоматолога прическу, вот только его вид, рост, телосложение и лицо человека, с утра до ночи слушающего «Продиджи», немного портили впечатление.

Когда Батя впервые пришел в кабинет и увидел кресло, бормашину, инструменты и список расценок на стене, ему стало не по себе. Вспомнились детские страхи, отвращение к чужим зубам, а особенно к запаху из чужих ртов. Ноги у Бати подогнулись, присел он на стул и едва не заплакал от неуверенности в себе и от бессилия что либо с этим поделать. Увидев, что сын раскис самым бессовестным образом, мадам Великанова сначала раскричалась, называя его неблагодарной рохлей, а потом принялась утешать, расписывая блестящее будущее, ожидавшее их. Батя вяло кивал и накручивал на палец край клетчатой рубашки навыпуск. Уговаривая сына, мама поминутно выглядывала в окно, опасаясь, что первый пациент может заявиться в такой неподходящий момент, но санаторная дорожка была пуста и запущена. Казалось, на нее уже лет десять не ступала нога ни единого пациента.

– Иди, надевай халат и намордник, – отчаявшись, махнула рукой мадам Великанова, – глаза мои б тебя не видали!

С трудом передвигая ноги, дантист поплелся переодеваться. Облачившись в халат и марлевую повязку, он подошел к окну, и стал обозревать окрестности. Они были такими одичавшими, что в сердце Бати начала закрадываться робкая надежда, что к ним в кабинет вообще никто никогда не придет… В дверь постучали. От неожиданности Батя едва не взвился к потолку.

– Кажется, пошло, – прошептала мадам Великанова.

Она посмотрела на сына. Над белой марлевой повязкой отчаянием и страхом горели глаза юного дантиста. Сделав глубокий вдох и выдох, мадам открыла дверь. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.

– Здравствуйте, – радостно сказала мама-протезист, – прошу, проходите.

– Спасибо, – ответил пациент тихим, приятным голосом и вошел в кабинет.

– Что вас беспокоит? – мадам Великанова бросила взгляд на сына, он продолжал неподвижно торчать у окна.

– Просто хотел проверить зубы.

– Это правильно, лучше предупредить, чем потом лечить. Раздевайтесь, вот здесь у нас гардероб.

Пациент снял шляпу и плащ. Мадам Великанова была женщиной крепкой и сильной, поэтому в ее лице ничто не дрогнуло. Зато дрогнуло в Бате, причем все, с ног до головы. Пока чудовище атлетического телосложения вешало плащ в шкаф, мама показала сыну выразительный кулак и ласково сказала:

– Проходите, присаживайтесь в кресло, сейчас доктор вас посмотрит. Доктор у нас очень хороший специалист, очень.

Кошмар уселся в кресло и открыл рот. При одном только взгляде на его зубы в ушах у Бати зазвенело и он рухнул в обморок, ударившись головой о батарею.

Эпизод 10 Продавец фруктов Соломон

Соломон Гуэртович Ахеджани приехал в Москву еще в году восьмидесятом, но полноценным москвичом, как большинство приехавших в столицу три месяца назад земляков, он себя не чувствовал. Соломон Гуэртович вообще был очень печальным человеком и к жизни относился с философским пессимизмом. С женой он развелся еще до поездки в Москву и больше спутницы жизни не встретил.

Перепробовав множество занятий, никак не связанных с его профессией горного инженера, Соломон занялся торговлей. Начинал с лотерейных билетов и газет, постепенно перешел в цветочный бизнес и, наконец, умудрился стать продавцом фруктов. Причем ни где-нибудь, а в престижном павильоне рынка, в двух шагах от проспекта Мира. Свое везение Соломон Гуэртович мог объяснить только случайностью, потому что сам для этого ничего не предпринимал, будучи человеком вялым и апатичным. Ко всему вдобавок, он страдал сильнейшей аллергией на кошек и дамскую парфюмерию. Именно дамскую, мужские одеколоны на Соломона почему-то не действовали.