Москва Норд-Ост

- Что там творится, тут люди умирают, дайте скорее скорую! - кричал в трубку врач, но это не помогло.

Скорая приехала только через сорок минут. Неизвестно, был ли причиной балаган, царивший в штабе, или то, что все, кто мог принять окончательное решение, были заняты подготовкой штурма, до которого оставалось меньше четырех часов. В штабе как раз принимались окончательные решения относительно предстоящей операции десанта, а армейские химики заканчивали приготовление парализующего газа для террористов и заложников.

- Я видела, как долго они лежат, а скорая все не едет, - рассказывает Ирина Филиппова. - Может, их не пускают, подумала я и поняла, что там что-то происходит. Иначе, почему бы наши не стали их пускать? Многие заложники звонили. Девушка, сидевшая рядом со мной, звонила своему мужу, который стоял на улице за оцеплением, а скорой все не было.

Над Старковой, которую в конце концов вынесли в коридор, склонился, плача, ее муж. Раненая, в полном сознании, держала его руку и смотрела на него.

- Я знала, что больше его не увижу, - сказала Старкова в фильме «Террор в Москве». - Я ему сказала: «Прощай, я тебя люблю».

Старкова до сегодняшнего дня не может смириться с мыслью, что не попрощалась с дочерью. Позже к ней подошли чеченцы и извиняющимся тоном просили, чтобы она сказала там, снаружи, что они не виноваты, что ранили ее случайно.

- Я обещала, что скажу, только пусть освободят дочку, - говорит Старкова. - Они пообещали, что ее выпустят. Тогда я в последний раз видела дочку и мужа.

Скорая подъехала к театральному входу только около двух ночи, через сорок пять минут после того, как были ранены заложники.

В бригаде скорой помощи руководил пятидесятидевятилетний Николай Степченков, проработавший в московской скорой помощи двадцать два года. Врач по призванию, он, несмотря на пожилой возраст, был все еще увлечен своей работой. Со слов Степченкова, который рассказал об этом в интервью для газеты «Известия», в ту ночь перед Домом культуры дежурило семь карет скорой помощи. Ночь была спокойной, хотя около полуночи и еще через час в театре прозвучали выстрелы. Около двух к доктору подошли люди из штаба и сказали: «Чеченцы требуют врачей, надо подъехать к главному входу и забрать раненых».

- Я пошел, это же долг врача, - улыбается Степченков. - Взяли мы с коллегой носилки и вошли внутрь. Первое, что я увидел, что бросилось в глаза, - иссеченные пулями стены театра. Рядом с лестницей лицом вниз лежат тела. Над ними стоят четыре чеченца, все в масках, за исключением Аслана, как он представился. Велел показать документы, внимательно их оглядел и спрашивает: «А почему не из Красного Креста?» Меня это разозлило: «А какая разница?» Он смягчил тон и почти вежливо попросил, чтобы мы подождали. Четыре заложника сначала вынесли из зала мужчину с перевязанной головой. А потом женщину, раненную в живот. Пока мы шли к карете скорой, думали одно: «Скорей, скорей». Сразу было ясно, что у парня шансов нет. А женщину можно было спасти, она была в сознании и рассказала нам, что случилось там, в зале. Потом со мной долго разговаривали «альфовцы».

У Тамары Старковой была серьезно повреждена селезенка и другие внутренние органы, но, к счастью она почти немедленно попала на операционный стол. После сложной операции в соседнем госпитале ветеранов войны она выжила и поправилась. Воспитывает сына, которому во время теракта было десять лет. Он не был на спектакле, потому что, несмотря на уговоры родителей, не захотел идти в театр. Ни за какие сокровища. Ее дочь Елизавета и муж Александр погибли во время штурма.

А в зале террористы приказали одной из заложниц вытереть лужу крови в том месте, где был подстрелен Павел Захаров.

Никто больше не вскакивал со своего места, но многие были психологически сломлены. У них не было больше сил бороться, они ждали смерти с минуты на минуту. Прощались с белым светом и своими родными там, на свободе. Так, как это делал Федор Храмцов. Именно тогда, когда террористы убивали заложников и в зале началась стрельба, Храмцов писал последнее в своей жизни письмо своим самым близким людям. Это письмо звучит, как последние слова умирающего отца своим детям, как завещание, которое должно указать путь в жизни не только Ирине и Александру.

Вот, что он написал:

«Три дня и ночи ада - это слишком много для моей и без того больной психики. Молю Бога, чтоб вам никогда не довелось этого пережить, родные мои. Жаль, что не могу поговорить с вами всеми по телефону. Отобрали все, даже часы. Вставляют детонаторы. Я стал писать и немного успокоился. У меня замечательные дети. Тут произошла переоценка всех жизненных ценностей.