Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

Сердце билось так, что мешало вслушиваться, и все-таки я расслышал: дверь подъезда внизу медленно приотворилась и не затворялась мгновений пять… —

Ситуация «герой в подъезде / на лестнице в предчувствии смерти, в состоянии страха» восходит к «Преступлению и наказанию»:

«С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он [Раскольников] к преогромнейшему дому <…> Молодой человек <…> неприметно проскользнул сейчас же из ворот направо на лестницу. Лестница была темная и узкая, „черная“, но он все уже это знал и изучил, и ему вся обстановка нравилась» (ч. 1, гл. 1); «На цыпочках подошел он к двери, приотворил ее тихонько и стал прислушиваться вниз на лестницу. Сердце его страшно билось. <…>

Он уже был на лестнице…

Переведя дух и прижав рукой стукавшее сердце <…> он стал осторожно и тихо подниматься на лестницу. Но и лестница на ту пору стояла совсем пустая; все двери были заперты; никого-то не встретилось. <…>

Он задыхался. <…> „…Не подождать ли еще… пока сердце перестанет?..“ Но сердце не переставало. Напротив, как нарочно, стучало сильней, сильней, сильней…» (ч. 1, гл. 6);

«Он снял запор, отворил дверь и стал слушать на лестницу.

Долго он выслушивал. <…> Он уже хотел выйти <…> Он уже ступил было шаг на лестницу, как вдруг опять послышались чьи-то новые шаги.

Эти шаги послышались очень далеко, еще в самом начале лестницы, но он очень хорошо и отчетливо помнил, что с первого же звука, тогда же стал подозревать почему-то, что это непременно сюда, в четвертый этаж <…> Шаги были тяжелые, ровные, неспешные. Вот уж он прошел первый этаж, вот поднялся еще; все слышней и слышней! <…> Сюда! И вдруг показалось ему, что он точно окостенел, что это точно во сне, когда снится, что догоняют, близко, убить хотят, а сам точно прирос к месту и руками пошевелить нельзя.

<…>

…В то же самое мгновение несколько человек, громко и часто говоривших, стали шумно подниматься на лестницу. Их было трое или четверо» (ч. 1, гл. 7);

«[Сон Раскольникова: ] Двумя лестницами выше слышались еще чьи-то мерные, неспешные шаги. Странно, лестница была как будто знакомая! <…> Ба! Это та самая квартира <…> Как же он не узнал тотчас? <…> Вот и третий этаж; идти ли дальше? И какая там тишина, даже страшно… Но он пошел. Шум его собственных шагов его пугал и тревожил. Боже, как темно! <…> Он стоял и ждал, долго ждал, и чем тише был месяц, тем сильнее стукало его сердце, даже больно становилось. И все тишина. <…> Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей <…> и на площадке, на лестнице и туда вниз – всё люди, голова с головой, все смотрят, – но все притаились и ждут, молчат… Сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли…» (ч. 3, гл. 6).

По стопам Раскольникова шел и герой Гамсуна: «И я стал подыматься по лестнице. Сердце мое колотилось» («Голод», гл. 3).

47.3 C. 111. Это уже не «талифа куми»… это лама савахфани. То есть: «Для чего, Господь, Ты меня оставил?» —

Цитата из Нового Завета, из сцены казни Христа: «А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама, савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27: 46; см. также Мк. 15: 34). Восклицания Христа, в свою очередь, восходят к Ветхому Завету, к псалмам Давида: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью – и нет мне успокоения» (Пс. 21: 2–3).

До Венички на то же сетовал Розанов: «Боже, Боже, зачем Ты забыл меня? Разве Ты не знаешь, что всякий раз, как Ты забываешь меня, я теряюсь» («Уединенное», 1912). Использовал библейский текст и Есенин:

Навсегда простер глухие длани
         Звездный твой Пилат.
Или, Или, лама савахфани,
         Отпусти в закат.

(«Проплясал, проплакал дождь весенний…», 1917)

У весельчака Рабле «лама савахфани» эксплуатируется в пародийном ключе:

«Рассмотрев кольцо, они [Панург и Пантагрюэль] обнаружили на внутренней его стороне надпись на еврейском языке:

ЛАМА САВАХФАНИ.

Тогда они позвали Эпистемона и спросили, что это значит.

Эпистемон им ответил, что это слова еврейские и означают они: „Для чего ты меня оставил?“

Панург живо смекнул:

– Я понимаю, в чем дело. Видите этот брильянт? Он фальшивый. Вот вам и объяснение того, что хочет сказать дама: Неверный! Для чего меня оставил ты?

Пантагрюэль тотчас догадался – он вспомнил, что перед отъездом не успел попрощаться со своей дамой, и это его опечалило» («Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. 2, гл. 24).

Кстати, у того же Рабле Франсуа Виллон разыгрывает мистерию Страстей Господних, к которым обращается и Веничка; в основу описания этого фарса лег один из анекдотов из жизни легендарного поэта («Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. 4, гл. 13).