Москва против Мордора

Зато есть другие: «Суд не усматривает оснований… Суд вправе… Исходя из статьи… Постановления… Срок содержания под стражей до 24 ноября… По любым надуманным основаниям…» В переводе на русский это значит: я занимаюсь только процедурами в зале, а что там совершается с людьми вне зала, меня абсолютно не интересует. Вас мучают? Вам нечем дышать? Пытка недостатком сна в СИЗО? Не кормят? Сидите в камере без холодильника и вентилятора (так сидит сейчас Артем Савелов)? Невозможно передать в клетку даже бутылочку воды? Мама не может подойти к сыну? А я тут при чем? Какое все эти ваши жалкие человеческие желания имеют отношение к процессуальным тонкостям ведения этого большого дела и к ясно обозначенной задаче этого суда? Судья поджимает губы и красиво, как маленький стек, держит в правой руке длинную золотистую ручку.

За большим столом напротив клетки с узниками Болотной, привольно разместив свои полные тела на мягких зеленых стульях, сидят две женщины-прокурора. Они целыми днями глядят через стекло клетки на десять измученных, полуобмерших от долгого заключения, отсутствия воздуха, сна и еды людей. Вся деятельность на процессе двух этих женщин - представителей государства! - сводится к тому, чтобы сузить заключенным возможности защиты и в итоге посадить их. На положение несчастных, обреченных напрягать слух, чтобы услышать из-за стекла, в чем их обвиняют, не имеющих ни стола, ни бумаги для записей, не смеющих выйти в туалет, сдавленных и зажеванных тюрьмой, как какая-то безличная человеческая масса, они не обращают никакого внимания. Если представителям государства безразличны пытки и страдания граждан, то зачем такое государство?

Александр II однажды велел запереть себя на час в камеру, потому что хотел понять, что чувствуют люди, которых он сажает на всю жизнь. Великий князь Николай Николаевич однажды пришел в каземат Петропавловской крепости, чтобы поговорить с Кропоткиным. Эти наивные примеры далекого русского прошлого кажутся идиллией на фоне серой, машинной и безжалостной современной системы правосудия и двух серо-голубых дам, одна из которых упорно щеголяет в суде мини-юбкой, голыми ногами и высокими каблуками, словно не понимая, что такой вызывающий наряд неуместен в месте казни. Может ли им, этим представительницам современного государства, оплаченным в том числе и моими налогами, прийти в голову для лучшего понимания процесса на день поменяться местами с узниками Болотной и попробовать спертый воздух клетки? Не хотели бы они, следуя заветам царя, сесть хоть раз не за свой просторный стол, за которым можно так удобно ставить ноги и так изящно сплетать пальцы, а поместиться на 8 часов в грязный, пропитанный потом и болью, затянутый липкой грязью стакан? Ибо люди, не понимающие, что они делают с другими людьми, не могут ни судить по правде, ни обвинять по чести.

Извините, Ваша честь, но каждый раз, когда Вы отказываетесь слушать о пыточных условиях содержания людей, которых Вы судите, я слышу сзади и сбоку от себя, с соседних скамей, спазматические, невольные, тихие стоны-ругательства. И немые глубокие вздохи. Это родные узников, их матери и отцы, а есть тут и сестры матерей, и один дедушка, и жены, и подруги. И когда я это слышу на пятом или шестом часу заседания, после бесчисленных заданных и отведенных вопросов, после указания статей, реплик адвокатов, ходатайств и прочей рутины суда, то вдруг начинаю видеть не юридическую форму и поверхность дела, а суть его, и она состоит в том, что на этом процессе умышленно мучают людей.

Нет такого наказания — раскаленным душным днем сидеть в клетке без воды, а они сидят. Нет такого наказания — сидеть по двое в тесном грязном ящике, а они сидят. Да и не присуждал их пока никто ни к какому наказанию. И нельзя, не выйдет отмахнуться от этого, сказав самой себе, что занимаешься возвышенной юриспруденцией, а все эти грязные и мучительные вещи не имеют никакого отношения к правде закона.

Я спросил одного из адвокатов, почему государственное обвинение ведет себя с мелочностью, отказывая узникам во всех их ходатайствах, в том числе и в тех, которые законны (например, ввести в дело нового адвоката). «Из принципа. Чтобы гадить!» - тут же объяснил мне этот искушенный человек и добавил: «Поверьте мне, в этом деле все очень просто!» Я понимаю, что просто. Но не хочется этой подлой простоты, мы ее уже нахлебались полной чашей, а хочется уважать суд и судью. Но судья должна для этого сделать что-то, и в прошлом для нее есть примеры. В истории русского правосудия был случай, когда председатель Киевского окружного суда Николай Грабор отказался участвовать в процессе, который считал позорным, а прокурора на этот политический процесс, который власть лицемерно называла уголовным, пришлось завозить из другого города. Это было в 1911 году, и это было дело Бейлиса.