Прапорщик полиции, сотрудник 1-й роты 2-го взвода московского ОМОНа Андрей Архипов, выходит к конторке рядом с судейским столом. У него дюжая фигура, бритый череп, несвежая после целого дня сидения в суде серая адидасовская майка, затертые кроссовки, черный ремешок сумки перечеркивает наискосок его выпуклую грудь. 6 мая 2012 года он сначала был в цепочке, которая двигалась от Большого Каменного моста к Болотной площади, потом был назначен в группу захвата, успел захватить на пару с коллегой одного демонстранта, а потом получил куском асфальта в подбородок и ушел к машине «Скорой помощи», где ему помазали рану зеленкой. Вечером в больнице ему эту рану зашили. Теперь от швов нет следа. Сам он называет повреждения, полученные им, «легкими». Никаких медицинских документов, подтверждающих его рассказ, нет.
Стоя за конторкой, парень мается и страдает. На зал и подсудимых старается не смотреть, смотрит вниз. Иногда подолгу стоит с опущенными глазами, не в состоянии ответить на вопрос. На множество вопросов отвечает: «Не помню». Потом приходит время адвоката Макарова, и этот большой человек в голубой летней рубашке и строгих очках берет омоновца в оборот на долгие 45 минут. Он прессингует его вопросами обо всем: о графике службы, о средствах защиты омоновца, о движении ОМОНа на площади в день 6 мая 2012 года, о задержанном. «Как вы задерживали?» - спрашивает адвокат. «Подошли. Представились. Попросили пройти с нами». Полуобморочный зал грохочет смехом. В тот день на площади шло побоище и задержанных скручивали, волокли, тащили, били.
«Вы шли людей разгонять или защищать? Защищать? От кого?» - спрашивает упорный и очень подробный адвокат Макаров.
«От себя», - опустив глаза, отвечает омоновец Архипов. В зале опять смех. На его широком лице тоже подобие улыбки.
Он заявлен обвинением как потерпевший, но быстро обнаруживается, что вообще непонятно, почему он присутствует в деле. Омоновец Андрей Архипов не видел, кто бросил в него кусок асфальта. Никого из узников Болотной на Болотной он тоже не видел. И если можно как-то трактовать интонации его немудреных ответов и паузы, когда он молчит в мрачном недоумении, подбирая слова в ответ на заковыристый адвокатский вопрос, то тогда следует предположить, что он испытывает нечто вроде неудобства перед теми, кто сидит в клетке, и не рад быть в суде, и вообще не рад, что во все это влип из-за ранки, замазанной зеленкой. Себя он называет «пострадавшим от событий 6 мая, но не от этих людей».
«Вы чувствуете себя потерпевшим от этой группы лиц?» - «Нет».
«Вы к этому человеку претензии имеете?» (Адвокат, указывая на Степана Зимина.) - «Нет, не имею».
Он не имеет претензий ни к одному из 12 человек, обвиняемых в зале суда. Он не знает, кто кинул в него кусок асфальта, который скользнул по прозрачному забралу шлема «Джета» и ударил по подбородку. Их, сидящих в клетке, обвиняют в том, что они нанесли ему ущерб, а он этого не признает. Наконец встает адвокат Аграновский и спрашивает с искренним удивлением: «А как вообще этот человек стал потерпевшим по этому делу?»
«Снять вопрос!»
Да почему вдруг «снять вопрос», Ваша честь? Нет никаких оснований, чтобы снимать этот вопрос адвокатов и другие, этому подобные. Если их снимать, то возникает впечатление: судья не хочет знать правду. А ведь очень важно знать, не назначил ли кто-то омоновца Архипова потерпевшим, не велел ли ему стать им. Саша Духанина близко подобралась к сути дела, когда спросила: «Вы заявление писали, что вы потерпевший?» - «Я не помню!»
Я не судебный репортер и первый раз в жизни сижу в зале суда. Я никогда не видел воочию работу адвокатов. Тут, в Мосгорсуде, я увидел, как под частым градом адвокатских вопросов мнется и тает так называемый потерпевший и как после часа работы адвокатов как-то естественно и сама собой вдруг в зале суда возникает правда. Адвокаты, сидящие за двумя рядами столов в белом зале без окон, доказали с блеском и при этом просто и четко, что омоновец Архипов не является потерпевшим по этому делу, и тогда я, в наивности моей, вдруг преисполнился эйфорической радости и был уверен, что общее ходатайство адвокатов и узников о переводе его из потерпевших в свидетели нельзя не принять.