Москва. Путь к империи

Дьяк Михайлов призвал бояр, зачитал им завещание, сказал, что нужно присягой утвердить завещание. И тут разразился спор. Некоторые из бояр присягать грудному Дмитрию не хотели. Среди них оказался и брат двоюродный, сын князя старицкого Андрея Ивановича, Владимир Андреевич. Он вел себя вызывающе, гордо. Князю Воротынскому брат царя крикнул: «Как ты смеешь ругаться со мной?!» Воротынский смело ответил: «Я могу и подраться с тобой, как верный слуга моих и твоих государей Ивана IV и Дмитрия!» Спор разгорался. Совсем ослабевший Иван неимоверным усилием воли призвал бояр к себе, спросил тихим голосом: «Кого же вы хотите избрать в цари? Дмитрий — вы в этом клялись мне — для вас есть законный царь… Вы будете отвечать перед Богом». — «Царь, — сказал Федор Адашев, — мы не хотим служить Захарьиным. Мы знаем, что такое боярское правление. Но мы не против Дмитрия». Бояре покинули его в тяжком раздумье. Никто из них не догадывался о том, что болезнь может уйти.

На следующий день бояр вновь призвали к Ивану IV. Ему стало еще хуже (то ли артистом он был гениальным, то ли болезнь написала чудо-сценарий). С трудом одолевая слабость, царь сказал, обращаясь к Воротынскому и Мстиславскому, уже присягнувшим ему и его сыну: «Не дайте боярам извести Дмитрия, бегите с ним в чужую землю». А затем голосом, слегка окрепшим, обратился к Захарьиным: «А вы-то почему не присягнули? Думаете, вас бояре пожалеют? Они вас первыми погубят».

В тихом голосе царя было столько правды, столько жизни, что все стоявшие у одра (да нет, не смертного) тут же дали клятву и присягнули в верности Дмитрию.

Они покинули покои царя в тяжких предчувствиях. Опять боярское правление на многие годы! Опять хаос во дворце, томительная постоянная неизвестность. Что может быть страшнее?

Страшнее может быть только мстительный романтик на троне. Романтизм может быть полным надежд, жизнерадостным. Но, как правило, романтики — это бурные, буйные, как майская гроза, и необузданные люди. Их романтизм сродни идеализму пополам с мечтательностью, он убийственно беспощаден. А если романтик на троне еще и избалован, то бед от него жди через край! Романтик Иван IV Грозный был как раз из этих, последних: ущемленный в детстве и отрочестве, избалованный в юности, недополучивший материнского тепла и материнской ласки, издерганный боярами, разуверившийся в людях, он жил «от противного», вопреки, таким же был его романтизм. Может быть, именно неутоленная жажда жизни спасла его в те дни. Он выздоровел.

И озлился на Сильвестра, который не дал на растерзание боярам Владимира Андреевича, и на Адашева, все чаще проявляющего независимость. Царям независимые ни к чему.

Между тем дела государственные отвлекали Ивана IV от расправы. Московское государство налаживало связи с Западом, в частности с Англией, товары которой стали поступать на Русь через Архангельск. Справившись с восстанием в Казанской земле и надежно пристегнув ее к России, Иван IV в 1556 году покорил Астраханское ханство, значительно расширив границы государства. После присоединения Астрахани перед Боярской думой, ближайшим окружением царя и самим Иваном IV Васильевичем встал важнейший вопрос, в какую сторону направить экспансию: на Крым, на Литву или куда-то еще. Жизнь подсказала ответ на этот сложнейший вопрос через четверть века. В 1556 году его еще не знал никто.

Царь давно мечтал сокрушить Литву, и когда началась Ливонская война в 1558 году, он увяз в ней, как и Литва, Швеция и Польша. Сильвестр и Адашев убеждали его в том, что сначала нужно захватить Крым, а уж потом, используя выгоды сего приобретения, вплотную заняться западным соседом. В этом предложении был свой резон. Приобретя Крым, Московия прижалась бы к Литве и Польше жестким полумесяцем, который в конце концов поглотил бы западного противника. Если бы не одно «но»: если бы не грозная могущественная Османская империя, которая ни при каких обстоятельствах в XVI–XVII веках никому не разрешила бы завоевать Крым. Об этом Сильвестр и Адашев не подумали, как и Андрей Курбский, прекрасный полководец, писатель, историк, знаменитый более всего тем, что бежал от царя в Литву.

Несколько походов в сторону Крыма успехов не имели. Это отрицательно сказывалось на всех делах государства и раздражало Ивана IV. Приближался разрыв царя с Сильвестром, Адашевым и Курбским, приближалась опричнина. Захарьины и царица Анастасия тоже обвиняли недавних любимчиков царя в крымских неудачах. Зимой 1559 года Сильвестр, овдовевший и уже не имевший никаких причин оставаться в Москве, отправился в отдаленный монастырь, Адашев — в Ливонию, в войско. А 7 августа следующего года неожиданно скончалась Анастасия. Последние годы жизни она держалась, как говорится, единым духом святым: болела часто и хоть сопротивлялась, тянулась к жизни, но угасала на глазах. Июньский пожар 1560 года так перепугал ее, что вся силушка, державшая ее на плаву жизни, ушла. А с нею ушло, исчезло в ее муже все, что позволяло называть Ивана IV не Грозным, а, скажем, Иваном-Завоевателем.

Храм Василия Блаженного