"Москва слезам не верит" (К 30-летию выхода фильма)

Сцена, ее метафорическая составляющая строится в основном на звуковом решении. Мы слышим грохот механизмов ("адский" грохот!). И не слышим слов этой изуродованной женщины, наполовину превращенной в мужчину. Собственно, грохот машин - это и есть... ее голос! Голос, которым калечат людей. Калечат - психически. В окружающей жизни таких калечащих "женских" голосов очень много. Это голос, нацеленный на то, чтобы психически парализовать. Изувечить всякое спонтанное, творческое, в сущности - человеческое проявление. В пределе - превратить человека вот в такую машину, которые окружают происходящее в этой сцене. Окружают, как лес (сказка же! и - еще одна пьеса А.Н.Островского).

А в лесу (не Островского, фильма), между деревьев прячется... Катерина (и тоже, надо понимать, не Островского). Вновь и вновь: разыгрывается, длится сцена грехопадения. Совершившие грехопадение (уже не в фильме, в Библии) - прячутся от Бога между деревьями. И Катерину находит... Бог - "бог" этого цеха, мастер: происходящее в сцене страшно похоже на сражение, на грохот битвы; разные рода войск в Великую Отечественную назывались "богами" войны. Но Бог-то... какой-то униженный, растоптанный! Испуганный, когда говорит с Катериной; действующий, как машина, когда говорит с "режиссером" - режиссером всего этого ужаса. Это Бог... каким его хотят видеть адские силы.

Тут уж грехопадение происходит по-настоящему. Как быть должно! Происходит... раз-об-ла-че-ни-е; согрешившие должны предстать во всей своей наготе. А в Библии, как доказали ученые всего мира, всё неправильно было написано. Придумали тоже: нарядились в "кожаные ризы"! И какая звериная фантазия: животных стали убивать и лопать. У нас, в нашем мiре, такого никогда бы не позволили. Мы зверушек любим. Сами такие.

Разоблачение - и в переносном смысле слова; разоблачение обманщицы, пробравшейся в рай. Разоблачение - и в прямом смысле: Катерину - разоблачают из ее рабочего комбинезончика, переодевают в женское платье. У нас, в советской стране, так должна выглядеть каждая женщина. Не женское это дело, штаны надевать.

Все начинается с появления второго участника этого "грехопадения". "Адама" с огромным, прямо-таки нечеловеческим... фаллосом: телекамерой. В сцене в телецентре эту камеру показывали как-то виртуозно: в ракурсах, по частям. Не было понятно, на что это похоже целиком, в соотношении с человеческим телом. А тут - фронтально показано: мужик катит... огромный член на тележке, да еще сгорбившись, наклонившись вперед. И катит - на Катерину. Каламбур получился невольный, но, возможно, появление его было запланировано: котяре Рудику, который возит с собой такой фаллос на колесиках, вовсе не обязательно... самому быть мужчиной; поступать по-мужски.

И режиссеру в пиджаке, одетому в женское платье, тоже. За ним бегает, буквально "прилипла", работница, коллега Катерины. Мизансцена, как можно это заметить, - срисована с "Зеркала" Тарковского, знаменитой сцены в типографии, с опечаткой. Героиня Аллы Демидовой, в таком же наброшенном на плече пиджачке, с героиней Маргариты Тереховой стремительно проходят в типографский цех; за ними семенит, задыхается от волнения новая сотрудница, молоденькая девушка. А в довершение всего поблизости маячит неестественно прилизанный сотрудник в гротескном исполнении Николая Гринько. Потом, когда выяснилось, что неприличная, но смертельно опасная опечатка просто-напросто привиделась перенервничавшей героине (нам почему-то думается, что привиделась ей фамилия: СРАЛИН), - она сообщает о ней подруге на ушко; пережившие страшное потрясение подруги стыдливо хихикают.

Этот момент, кстати, тоже... будет буквально "срисован" в нашем фильме: во второй части героиня Ирины Муравьевой (и тоже... в накинутом на плечи пиджачке!) точно так же, на ушко сообщит героине Веры Алентовой "неприличный" состав... крема от морщин; подруги точно так же неудержимо хохочут. Но в данном случае, в сцене в цеху, думается, реминисценция преследовала вполне определенную художественно-изобразительную цель. Весь этот драматический эпизод у Тарковского заканчивается новым проходом героини А.Демидовой по коридору; она нараспев произносит начальные строки дантовского "Ада" и... делает ножками изящное балетное па. Отсылка к этому эпизоду в нашем фильме и должна была подсказать зрителю инфернальный характер происходящего, и одновременно - предупредить его о театральности, бутафорской природе этого чудовищного зрелища.

*    *    *

Работница-"прилипала", ясное дело, хочет сниматься в кино. Очень похожа на коллегу Людмилы. Ту, что восклицала, увидев ее модный наряд: "Ах, какая хорошенькая!"; ту, что бросалась ей вслед, увидев на эскалаторе: "Люд, ты куда?!" Женская дружба, отношения женщины с женщиной; искреннее восхищение тебе не доступным (кинорежиссером!.. модницей!..). И, конечно, стоящее за этим стремление - во что бы то ни стало присвоить, сделать это чудо принадлежащим себе.