Москва слезам не верит: сборник

Обычно Еровшин подъезжал к заводу. Она только просила, чтобы он останавливался в соседнем переулке. Они приезжали на его квартиру, и он отвозил ее в общежитие к двенадцати ночи, потому что после двенадцати вахтерши закрывали дверь и уходили спать до утра. Иногда Людмила оставалась у Еровшина на всю ночь, и он утром отвозил ее на завод. Ей было интересно с Еровшиным. Он знал про все и про всех и охотно ей обо всем рассказывал. Она только не могла понять, где он работает.

— В конторе глубокого бурения, — ответил он, когда она спросила его напрямик. Но о своей работе он никогда не рассказывал, зато с интересом слушал ее рассказы о мастере хлебозавода, об Антонине, о Катерине.

Однажды, когда они были знакомы уже год, он поставил на магнитофон бобину с пленкой, и Людмила услышала их разговор. Она рассказывала об Антонине и Николае, потом они занимались любовью, и на пленке все записалось: ее ласковые слова и его дыхание, и ее вскрик — она никогда не могла сдержаться.

— А для чего ты это записал?

— Я не записывал, это записывается само собой, — и он показал вверх, на потолок.

— Понятно. А где-нибудь рядом сидят мужики в наушниках и слушают.

— Никто не сидит в наушниках и не слушает. Срабатывает автоматика. Магнитофоны включаются на голос.

— Значит, и тебя проверяют? — прошептала она.

— Меня уже не проверяют. Но аппаратура все равно срабатывает, и я всегда прошу принести мне пленку после того, как мы здесь бываем.

— Давай еще послушаем, — попросила Людмила, она впервые слышала свой голос, записанный на пленку.

Еровшин отмотал пленку на начало, и они стали слушать. На Еровшина это так подействовало, что он даже не захотел идти в спальню, и они занялись любовью здесь же, на диване.

Через год Людмила знала о Еровшине не больше, чем в первый день знакомства. Правда, он разрешил ей звонить домой.

— Будешь звонить в чрезвычайных ситуациях, если тебе потребуется моя помощь. Жену зовут Мария Филипповна. Скажешь: здравствуйте, Мария Филипповна, это Люда из Пятого управления. Запомни: Пятое управление. Пожалуйста, Вадима Петровича. Обязательно — пожалуйста.

Так она узнала его настоящее имя. Квартира, где они бывали, оказалась служебной. Здесь встречались с секретными агентами. Здесь оперативные работники могли переодеться в другую одежду. Иногда эта квартира была занята, и они ехали в другую, тоже трехкомнатную, на Таганской площади, обставленную в другом стиле: кожаные кресла, бюро с инкрустацией, в спальне стояла большая железная кровать с никелированными шарами, в шкафах много книг по ботанике, а вместо Большой советской энциклопедии тридцать томов словаря Брокгауза. На письменном столе мраморный чернильный прибор и ручки с железными перьями, — такими они пользовались в первом классе, когда еще не разрешали писать авторучками, и она носила с собой чернильницу-непроливашку.

Однажды Еровшин пригласил ее в театр «Современник». У входа спрашивали билеты. Еровшин провел ее через служебный вход. С ним здоровались молодые парни в светло-серых и светло-коричневых костюмах, в черных или коричневых хорошо начищенных ботинках. И рядом с ней сидел такой же парень. Почему-то он чаще смотрел вправо, а не на сцену. А слева сидел пожилой и седой, он смотрел влево. Открылся занавес, и тут все встали и зааплодировали. В соседней ложе сидел Хрущев. Он тоже встал и тоже поаплодировал. Ее тогда удивило: ведь приветствовали его, а он, значит, тоже приветствовал себя? По телевизору показывали торжественные заседания, и, когда на сцену выходили члены Политбюро, в зале тоже все вставали, а члены Политбюро и правительства тоже начинали хлопать. Она спросила об этом Еровшина.

— Народ приветствует партию, партия — народ, — посмеиваясь, объяснил Еровшин.

— А партия разве не народ?

— Народ, народ, — отмахнулся Еровшин.

— А почему тогда на плакатах пишут: «Народ и партия едины»?

— Потому что идиоты, — не выдержал Еровшин. — Какой-то придурок из ЦК придумал эту абракадабру, и никто отменить не решается. А вообще-то партия есть партия, а народ есть народ. Партия это вроде дворянства. Вступил в партию — ты уже не холоп, а дворянин, тебя уже бить по роже не положено, ты уже сам бить можешь. Кстати, а ты в партию вступать не собираешься?

— Нет, — Людмила рассмеялась. — Я замуж собираюсь. Но ты ведь на мне не женишься?

— Не женюсь, — подтвердил Еровшин. — Я стар для тебя.

— Ты не старый. Ты лучше молодых. Ты умнее всех и в постели лучше.

— Я просто опытнее. Малыми затратами я достигаю вполне приличных результатов.

— Мне это подходит. Я бы за тебя вышла замуж.

— Не получится, — вздохнул Еровшин. — Я никогда не брошу жену. Нехорошо бросать женщину, когда ей за сорок. Она уже никому не нужна. Старых партнеров не предают.

— Брось. Просто в вашей конторе это не поощряется. В чине могут понизить. Кстати, ты в каком чине?

— У нас не чины, у нас звания, — поправил Еровшин. — А звание у меня вполне подходящее.

— А генералом ты можешь стать?

— Уже не могу.

— Почему? — удивилась Людмила. — Ты не старый и умный.

— Я уже генерал, — рассмеялся Еровшин.