Москва слезам не верит: сборник

Людмила понимала, что ее роман с Еровшиным когда-нибудь закончится. Ее часто принимали за его дочь. Ее это не волновало, но она не хотела, чтобы Еровшина увидели с ней девчонки из общежития. Конечно, старый, разница в двадцать пять лет. Но с ним интересно, а рассказы молодых о том, как они служили в армии, ходили в самоволку, надоели. К тому же все истории были похожи: с глупыми старшинами, с молодыми лейтенантами, которые не умели командовать. У молодых парней самые сильные впечатления были от службы в армии: это и путешествие, чаще всего за тысячи километров, и опасности, и необходимость отстаивать свое мужское достоинство.

Собственно жизнь у парней начиналась после армии. Они возвращались на свои заводы, с которых их призывали на службу, или не возвращались, оставаясь в тех местах, где служили, ходили на танцверанды, где находили будущих жен. Снимали комнаты или поселялись в семейных бараках, жили в них иногда по двадцать лет, ожидая очереди на квартиру. В отпуск вначале ездили к деревенским родственникам, потом в заводские дома отдыха или пансионаты, рожали детей, чаще всего двоих, реже троих. Комната заставлялась кроватями, столом и шкафом для одежды — больше не помещалось. Женщины к сорока годам начинали болеть, постоянно простуживаясь на стройках и в продуваемых цехах. Почти все пили. Собирались обычно после работы, брали бутылку на троих, домой возвращались пьяненькими, летом усаживались во дворе играть в домино. «Забивали козла» по всей стране, наверное, потому, что домино — это еще и возможность побыть в компании. До темноты стучали костяшками, потом ложились спать, утром уходили на заводы.

Огромная страна жила в одном режиме, другого просто не было. Вырывались немногие. Наиболее сильные парни иногда уходили в спорт, но через несколько лет возвращались на те же заводы и пили еще больше от тоскливого сознания, что ухватились за другую жизнь, но не удержались. Некоторые играли в игры, предложенные начальством, участвовали в соревнованиях, на их станках устанавливали красные вымпелы, награждали значками «Ударник пятилетки», в юбилеи и по праздникам они получали ордена и медали, которые надевали два раза в году — на майские и ноябрьские демонстрации. Зарабатывали практически все одинаково. Те, у кого разряд выше и выше квалификация, получали чуть больше, но не намного, поэтому никто не работал в полную силу. Каждый прихватывал что мог с работы. Строители тащили белила, краску, лак, сантехники — краны, электрики — провод, розетки, выключатели, с автозавода выносили карбюраторы, распределительные валы, электрооборудование. Людмиле казалось, что подворовывали все, — что воровала вся страна. Как-то она сказала Еропшину:

— А куда же вы смотрите? Ведь все растаскивают. А кто не тащит, на того смотрят, как на идиота.

Еровшин ответил такое, до чего она никогда не додумалась бы сама:

— Так задумано, — усмехнулся Еровшин. — Это государственная политика, чтобы подворовывали.

— Это же плохо, когда воруют. Кому же это выгодно?

— Государству, — пояснил Еровшин. — Государство всем недоплачивает, и там, наверху, понимают, что на такие деньги прожить невозможно. То, что подворовывают, это как бы дополнительная зарплата. Но это и преступление одновременно. Пока ведешь себя тихо, тебе это не то чтобы прощают, а смотрят сквозь пальцы. Но — пока покорен. А если вздумаешь бунтовать, выступать против власти, у нас всегда есть повод взять тебя за задницу: ты же воруешь, ты же закон нарушаешь. Вот ты недовольна, что вам на хлебозаводе мало платят. И решила организовать забастовку, потребовать, чтобы платили больше. И это справедливо. На зарплаты, которые вы получаете, жить нельзя. Но тебе тут же припомнят, что со стройки ты тащила краску и обои, с автозавода запчасти, с хлебозавода тащишь сливочное масло, изюм, сахар.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Людмила.

— Так ведь со всех хлебозаводов и кондитерских фабрик это тащат. Поэтому каждому бунтарю мы всегда обеспечим отъезд от трех до пяти лет в места не столь отдаленные.

— Неужели правда? — удивилась Людмила.

Глава 4

Еще и еще раз перебирая в памяти вчерашний разговор с Еровшиным, его просьбу несколько дней не звонить, Людмила забеспокоилась. Неужели конец? Она понимала, что это когда-нибудь закончится. Но не так сразу и так незаметно, как бы между прочим: он был в ее жизни почти два года, и его не станет? И никаких скандалов, когда можно утешать себя тем, что он виноват и она правильно поступила, что ушла, бросила — как бросала уже много раз, когда убеждалась, что бесполезно встречаться дальше.