Москва слезам не верит: сборник

— Таких генералов не бывает, — не поверила Людмила.

— А какие бывают? — спросил Еровшин.

— Они толстые, пузатые.

— Ну, это в Советской армии.

— А ты разве не в Советской армии?

— Нет. Мы отдельно.

— Значит, я трахаюсь с генералом? — рассмеялась Людмила.

— Значит, так, — подтвердил Еровшин. — Но об этом всем знать совсем не обязательно.

— Я не болтливая.

— Я знаю.

— Откуда? — удивилась Людмила.

— Знаю, — сказал Еровшин. — Ты ведь о наших с тобой встречах даже Антонине и Катерине не рассказала.

— А об этом ты откуда знаешь?

— Знаю. Наши ведь есть и у вас в общежитии, и у тебя на хлебозаводе.

— Если я угадаю кто, ты скажешь? — спросила Людмила.

— Не скажу, — отрезал Еровшин. — Это уже не твоего ума дело.

Людмила не обиделась. Она никогда не обижалась на Еровшина: знала, что это бесполезно. Если он говорил «нет», никакие уговоры и упрашивания на него не действовали.

Людмила улыбнулась своему соседу в курилке библиотеки, погасила сигарету и снова набрала домашний номер Еровшина. Ей ответил женский голос, немолодой, хрипловатый. Явно курит, подумала Людмила.

— Здравствуйте, Мария Филипповна, — как можно любезнее сказала она. — Это Людмила из Пятого управления. Пожалуйста, попросите Вадима Петровича.

— Пожалуйста, — ответила женщина, и через несколько секунд она услышала его голос.

— Еровшин слушает.

— Я в библиотеке Ленина, — сообщила Людмила. — Настроение паршивое. Жарко.

— Буду через двадцать минут, — ответил Еровшин и повесил трубку.

Будет ругать, что позвонила в воскресенье, или не будет, думала Людмила, выходя из библиотеки. Это даже интересно. Еровшин всегда был ровно спокоен.

Она встала на углу Моховой и проспекта Калинина. С какой бы стороны Еровшин ни подъехал, он ее увидит. Через двадцать минут возле нее притормозила «Волга», он открыл дверцу, она села, и он мгновенно тронул машину.

— Куда мы? — спросила она.

— В бассейн. Тебе же жарко.

— У меня нет купальника.

Он достал из бардачка целлофановый пакет и бросил ей на колени. Она открыла пакет. Ярко-красный купальник-бикини — он всегда и все предусматривал.

В этот жаркий воскресный день в бассейне плавали немногие — люди разъехались на пляжи. Людмила окунулась в тепловатую, нагревшуюся за день воду, легла на спину и медленно поплыла, глядя в небо — серо-голубое летнее московское небо. Она плыла, ни о чем не думая, о чем думать-то: он рядом — он придумает. Потом они посидели в машине, открыв все окна, выкурили по сигарете.

— Поедем в ресторан, — предложил Еровшин.

— Поедем к тебе, — попросила Людмила. В ресторане в этот час наверняка жарко, ей хотелось после бассейна растянуться на прохладных простынях и сосать через соломинку холодный апельсиновый сок.

— На Садовую или на Таганку?

— На Садовую, — решила она.

Она уже понимала, что, видимо, на Таганке жила семья, которую выселили, а квартира со старой мебелью, старой посудой, серебряными вилками досталась его конторе. Когда Людмила бывала там, ей казалось, что сейчас откроется дверь и войдут хозяева. Она как-то сказала об этом Еровшину.

— Не войдут, — ответил Еровшин. — Их расстреляли в тридцать седьмом.

— Но потом реабилитировали?

— Реабилитировали, — подтвердил Еровшин.

— Но у них же остались родственники, которые имеют право на мебель, вещи.

— Родственников не осталось. Их тоже расстреляли.

— А почему людей расстреливали? — спрашивала Людмила.

Еровшин промолчал. Когда Еровшин не хотел говорить, он замолкал, и разговорить его не удавалось. Людмила быстро сообразила: в тридцать седьмом он был совсем молодым, но уже, наверное, служил в органах. Может быть, и сам расстреливал людей, но об этом думать не хотелось.

В холодильнике на Садовой Людмила обнаружила антрекоты. Делала она все быстро и аккуратно. Через несколько минут они уже сидели за столом, Еровшин открыл бутылку виски, бросил в стакан кубики льда. Она уже привыкла пить виски со льдом. Еще в библиотеке Людмила решила провести с ним решительный разговор. Еровшин уже улыбался, значит, через несколько минут предложит ей перейти в спальню.

— Надо поговорить, — сказала она.

— Поговорим потом, — предложил Еровшин. — Мне все равно будет нужна получасовая передышка.

— Поговорим сейчас, — не согласилась Людмила.

— Что ж, поговорим, — нехотя согласился Еровшин.

— Я хочу выйти замуж.

— Все хотят, — заметил Еровшин.

Она знала, что своими репликами Еровшин самый серьезный разговор может перевести в несерьезный. Он мог высмеять, нагрубить, а если не хотел отвечать, то начинал вдруг пересказывать, о чем он сегодня читал в газетах. Или мог спросить о какой-нибудь улице, которую Людмила наверняка не знала, и, получив отрицательный ответ, начинал подробно рассказывать — ее историю, какие дома на ней, когда и кем они построены, и сбить его было совершенно невозможно.

— Мне пора замуж, — произнесла Людмила. — Я хочу родить ребенка.

Людмила ожидала вопросов или реплики Еровшина, но он молчал. Так они помолчали несколько минут, и наконец Еровшин сказал:

— Это естественное желание. Если есть за кого, выходи.

— Конечно, есть, но всякая шелупонь… Может быть, ты мне поможешь?

— Давай досье. То есть подробности.