Москва - столица

Но В.Ф. Лугинин слишком деятельный человек, чтоб долго выдерживать свою полуэмиграцию. Как пишет в его биографии К.А. Тимирязев, «в конце 70-х гг. ему показалось, что можно было вернуться в Россию; он поселился в Петербурге, устроил лабораторию и собрал вокруг себя кружок молодых химиков, но после 1 марта 1881 г., когда Петербург стал ареной деятельности добровольной охраны, в рядах которой находились люди просвещенные, слыхавшие, что Лугинин работает с «бомбой» Бертло, и он сделался предметом их особых забот: его выслеживали на улице, врывались в переднюю, когда у него собирались знакомые, и т.д. — пришлось снова бежать в Париж. В 1889 г. Лугинин вернулся вторично, но уже в Москву, где, по предложению профессоров Столетова и Марковникова, «отставной поручик лейб-гвардии конной артиллерии» был избран почетным доктором химии. Этим открылась перед ним возможность официальной научной деятельности».

Климент Тимирязев

Новая московская глава в жизни ученого ознаменовалась тем, что на собственные средства В.Ф. Лугинин оборудует первую в России и притом лучшую в Европе термохимическую лабораторию, и поныне носящую его имя. В свое время здесь работали академики В.И. Вернадский и И.А. Каблуков. Профессора В.Ф. Лугинина не стало в 1911 г., спустя шесть лет вышел первый том его трудов.

Факты. Только факты. Но рядом с ними и через них рисуется просветленный образ человека из числа тех, кто принадлежал к шестидесятникам прошлого века и стал их идеалом. После суда и следствия в Петропавловской крепости, после обряда гражданской казни и дороги в далекий Вилюйск, обреченный на пожизненную каторгу и ссылку Н.Г. Чернышевский находит в себе силы для литературной деятельности. Владимир Федорович Лугинин становится прообразом одного из героев его романа «Пролог» — Нивельзина. А К.А. Тимирязев причисляет В.Ф. Лучинина к «той славной кучке деятелей, благодаря которой так называемые шестидесятые годы выделяются светлой полосой».

Между тем успевший постареть дом на Песках оказывается вовлеченным в общий с его владельцами водоворот событий. Лугининская часть в 1870-х гг. переходит к некой вдове титулярного советника: деньги нужны были младшим Лугининым для реализации их научных и общественных планов, в чем отец им не препятствовал. Спустя 20 лет вдову титулярного советника сменит князь Николай Еммануилович Голицын, принадлежавший к одному из ответвлений многочисленной семьи Голицыных.

Отец князя родился в Париже, занимался там же в Политехнической школе, а в 1825 г. вступил в русскую армию для участия в русско-турецкой войне, которая закончилась для него тяжелым ранением под Варной. Еммануил Михайлович изменил своим первоначальным интересам, много путешествовал по Европе и России, стал известным писателем, способствовавшим знакомству Запада с литературой, искусством и историей нашей страны. На французском языке он издает: «Голубые одежды» (1837), «На севере Сибири» (1843), «Иван Никитенко, русский рассказчик» (1843), «Русский рассказчик: сказки, басни и легенды» (1846), «Финляндия» (1852), «Россия XVII века и ее западноевропейские связи».

Молодой князь отмечает свое появление на Песках едва ли не одним только строительством на тесном лугининском участке каменного трехэтажного доходного дома, ради которого полностью уничтожается эта часть сада.

Вместе с упомянутой вдовой титулярного советника владелицей щербатовской части становится маленькая княгиня. Не слишком удачно устроившая свою семейную жизнь В.Н. Лобанова-Ростовская с самого начала не предполагает затевать здесь никаких новшеств. В конце концов, она отдает запущенный сад под дворец заводчиков Второвых — нынешний Спас-хауз, как его называют американцы.

В лице Николая Александровича Второва о себе заявляла и себя утверждала новая Россия — достаточно простого перечисления должностей текстильного магната: директор товарищества Ново-Костромской мануфактуры Н.Н. Коншина, директор Товарищества «А.Ф. Второв и Сыновья», директор правления Товарищества Варваринских торговых помещений (в Москве — крупнейшие оптовые склады), член правления Товарищества на паях внутренней и вывозной торговли мануфактурными товарами, директор Товарищества Даниловской мануфактуры, директор Товарищества ситцевой мануфактуры Альберта Гюбнера и, наконец, выборный Московского Биржевого общества.

Именно ему отходит парадная, обращенная на Спасопесковскую площадь часть усадьбы. А маленькая княгиня — что ж, она удовлетворится видом глухого переулка, хотя и сохранит остатки своих владений до самого Октября.

Чехов, досадуя на неуместные шутки близких, с нарочитой грубоватостью, за которой скрывалось то, о чем нам никогда не узнать, напишет о рассказе «Княгиня»: «Черт с ней, она мне надоела, все время валялась на столе и напрашивалась на то, чтоб я ее кончил. Ну и кончил, но не совсем складно». Он потребует у А.Н. Плещеева корректуры рассказа для дальнейшей «шлифовки». «Шлифовка» состоялась, и после нее остались строки: