Москва–Таллинн. Беспошлинно

Стас от неожиданности остановился, выдернув руку из-под локтя спутницы. На щеках ее горел яркий румянец, появившийся от гнева или от мороза, в любом случае румянец украшал Ядранку. Стас вспомнил сербское слово «любомор» — «ревность», поражавшее его точностью, не слово, а целая философия. Ревность как смерть. Но потом он почувствовал, что в душе Ядранки живет боль, она боится, что ее отвергнут, сочтут недостойной, недостаточно образованной. Стас просто сказал:

— Ладно, Яца моя, не беспокойся. Они сами по себе, а мы — сами. Что тебе до этой девушки. — Захотелось погладить ее по волосам, она в своей детской обиде казалась беззащитной. — Не будем больше говорить об этом, хорошо?

На следующий день Стас поблагодарил судьбу за то, что Яца взяла кредитку и отправилась за новыми тряпками.

Мать пригласила его на завтрак. «Пообщаешься, наконец, с Марусей», — предупредила Варвара, она успела разлить по чашкам кофе — и исчезла разговаривать по телефону. Стас и Маруся сначала молча ели лимонный пирог, также приготовленный его матерью.

— Вы давно из Таллинна? — спросил Стас, почему-то робея.

— Летом, в июне приехала.

— А раньше…

— В Москве не бывала.

— Ваши родители — русские?

— Мама русская, отец эстонец.

— И кем вы себя считаете?

— Обязательно считать себя кем-то?

Стас смутился.

— Конечно нет.

— Главный вопрос… люди зациклены на национальном разделении. Определении. Это не глупо разве?

«Права Ядранка, — подумал он, — девушка эта, по меньшей мере, не застенчива».

— Как вам здесь?

— Сейчас нормально. А первое время смотрела на небо часто… — Маруся замолчала, накручивая кончик белесой косы на указательный палец. Глаза у нее ярко-голубые, пожалуй, даже синие, — думал он. — Брови будто рассчитаны на более крупное лицо. Она красавица, определил Стас, из тех девушек, чью красоту не столько видишь, сколько чувствуешь, и даже боишься рассматривать.

— На небо, почему?

— Было ощущение, что вокруг все чужое, и только там, я хочу сказать, только глядя в небо, успокаиваешься, будто видишь родное… представляла, что вижу небо как над Таллинном, и что облака приплыли как раз оттуда. Небо объединяет людей. В отличие от государств и национальностей.

Стас оторопел.

— Поразительно. Часто думаю об этом, когда снимаю облака.

— В Москве снимаете?

— Везде, где бываю, в конце июня снимал в Таллине.

— Почему вы это делаете?

— Ищу, может быть. Что-то необычное. Это ведь постоянный, но ежеминутно меняющийся объект, больше нет таких вокруг нас… куда разнообразнее телевизора, — Стас впервые пытался кому-то объяснить свою страсть. — Нам внушили, что небо банально, что ничего значительного мы в нем усмотреть не можем.

— Море еще тоже, — воодушевилась Маруся, — я с ним в особых отношениях, как и папа.

«Лариса любила море, — вспомнил Стас, — она разговаривала с ним».

Варвара, наконец, вернулась.

— Можно посмотреть ваши снимки неба? — попросила Маруся.

— Нет, детка, он никому… — мать хотела вмешаться, но ей снова позвонили.

— Будет ли интересно, но конечно… пойдемте покажу.

— Мне интересно.

Ее прямота начинала нравиться Стасу: в пространстве такого человека, умеющего откровенно высказать свое мнение или желание, легко находиться.

В жилой комнате студии был беспорядок, повсюду разбросаны вещи Ядранки, Стас торопливо закрыл туда дверь. Они смотрели снимки в лаборатории, Стас впервые показывал архив Неба, где цветные и черно-белые снимки были аккуратно рассортированы по годам, по странам, по городам, по времени года и суток. Маруся перебирала фотографии, он в полумраке украдкой рассматривал ее лицо с правильными мелкими чертами, уже не думая, что она похожа на Ларису. И все же лицо было ему словно знакомо.

— А снимки Таллинна можно посмотреть? — произнесла она.

— У меня почти ничего не получилось.

— Можно увидеть то, что «почти»?

Он достал эти снимки, уже отпечатанные, и вдруг вспомнил:

— Может быть, летом из Таллинна мы ехали с вами в одном поезде? Вы были с мальчиком, вас провожали родители…

— Меня провожал только отец. И еще брат. Наверное, это была не я. Но я действительно уезжала со своим молодым человеком, — Маруся даже не улыбнулась.

И все же Стас остался в уверенности, что видел Марусю. Он поставил диск с кантатами Баха.

— Вот съемка в Пекине, в городском парке, там красивые пруды. И здесь в Москве. Небо, отраженное в воде Патриарших. Мне нравится эта пара, небо и вода, интересно снимать один и тот же фрагмент в двух отражениях, то есть измерениях… Иногда в воде появляется иное небо, не такое как над ней. Как вода лежит на земле, и непонятно, что ее удерживает, так и небо опирается на воду. Мне интересно, изменяет оно воду или нет. Структуру, может быть.

— Но воды без неба не бывает.

— Не бывает. Это правда. В природе нет такого, в домах только. Или в бассейне, и она там неживая.

— Вы пробовали лежать на спине в море и смотреть на небо?

«Так любила делать Лариса, — вспомнил Стас. — Может быть, она тогда говорила мне об отражениях? Может, это она заразила меня НЕБОМ?».