Москва–Таллинн. Беспошлинно

— Правда?! Яца моя! — он вскочил, — Боже, девушка моя, у нас родится чудный ребенок! — Стас схватил ее на руки, она вскрикивала и смеялась, притворно сердилась и обнимала его.

12.

За два месяца работы проводницей Лариса привыкла: двое суток в поездке, потом двое суток дома. Когда Лариса уезжала, Виллика брала к себе Ане.

Мытье полов и туалетов, подметание, уборка белья, каждодневные обязанности как послушание в монастыре. Вагон представлялся Ларисе передвижной кельей, где внутри жесткого ритма работы она чувствовала себя свободной, учась в однообразии открывать новое. Проводник поезда сопровождает людей из одного мира в другой, как кролик у Льюиса Кэрролла, и проводник ведь тоже, как и вечно спешащий кролик, — в перчатках. Лариса чувствовала себя помощником и внимательным свидетелем, каждый человек словно помещался в рамку, неповторимость его жизни внутри бесконечного повтора маршрута становилась очевидной. Это была ее золотая жила, настоящий клад.

По ночам в поезде, а затем дома, она записывала разговоры людей, свои наблюдения за семьями, кампаниями, одинокими пассажирами. Собирала материал для книги и не торопилась, понимая, что записей будет много, придется отбирать тщательно. Не было определенной концепции; ей казалось, что жизнь сама выстраивает план книги.

Дни в Таллинне, между дежурствами, тоже были заполнены хлопотами: ремонт в старой квартире завершился, в новой продолжался. У Ларисы появился план благотворительного проекта, в этом ей помогал Курбатов. Свободного времени оставалось мало, и она стала ярче чувствовать простые удовольствия — теннис, хорошее вино, визиты в парикмахерскую, обеды с друзьями.

Витал считал, что она испугалась денег.

— Но я же не отринула их. Надеюсь, книга получится, не помню, чтобы кто-то до меня написал о людях в реальном поезде. В этом можно найти много символов, как ты думаешь?

Было четыре часа дня, они пили шампанское, Ларисе нравилось за обедом выпивать пару бокалов.

— Мне кажется, что в своем дурацком поезде, Лариска, ты увиливаешь от новых обязанностей.

— Есть Виктор, он всем занимается.

— И Ольга, которая полетит к Мартину в Дубровник, чтобы плавать с ним по Адриатике. Сидеть в припортовых кафе, любоваться закатами, кутаясь в шелка…

— Они будут плавать вместе с Томасом!

— Ничего не меняет.

— Почему, собственно, я должна быть несчастна оттого, что Ольге, да и Мартину — будет хорошо там во время круиза? Они оказались похожи.

— Похожи? Ты бредишь, Ларик.

— Знаешь, чем? Мы с тобой придумываем словесные формулы, потом пытаемся жить по ним. И когда что-то не клеится, нам надо вывести очередную формулу, чтобы страдать уже в соответствии с ней. Наши проекции на мир должны в мозгу пройти сквозь словесный фильтр, выстроиться в предложения и абзацы. А Ольга с Мартином…

— Ни думают ни фига… не соображают.

— Умеют жить, не вслушиваясь на каждом шагу в оживленную мозговую дискуссию. Мы же пугаем себя заранее… боимся ошибок, потому что не умеем прощать себя. Ольга приняла изначально, что мир — это дружественная среда. И мир для нее становится простым и веселым.

— Мир весело отдает ей твои бабки.

Лариса рассмеялась.

— Там, знаешь ли, на всех хватит.

Она взяла корочки со счетом и вложила туда кредитку. Витал в последнее время перестал предпринимать попытки платить по счетам в ресторанах.

— Издеваешься? Когда я предлагал издавать журнал или построить теннисный клуб, ты отказалась. Но спокойно смотришь на то, что Ольга ведет образ жизни, который должна… можешь вести ты.

— Штампы у тебя в голове, Витал. Готовые картинки: как именно должен вести себя человек с большими деньгами. Знаешь, почему так? Иллюзия, что люди могут морочить голову читателю или телезрителю, а сами при этом останутся свободными от той же ерунды, которую производят для обывателя. В конце концов оказывается, что они сами состоят из этой ерунды — и из ничего больше.

Ларисе показалось, что Витал сердится, нервно крутит пустой бокал из-под шампанского, внимательно заглядывая в него.

— Настоящая роскошь, чтобы решала я, а не деньги, — сказала она. — Это круче, по-моему.

— Не знаю насколько круче, но глупее. Придумала искусственную модель: «захочу — и стану кочегаром». Миллионер спускается обратно в трущобы! И потом, даже по твоей теории… собирая материал в поезде, ты не проживаешь эти встречи, а коллекционируешь, будто складываешь в мешок что-то полезное для будущего. Как картошку на зиму.

— Меня это успокаивает.

Успокаивало, что можно вернуться домой, устроиться в кабинете с чашкой чая и закончить записи о последнем дежурстве.

Темы исповедей пассажиров можно было более-менее четко разделить по поколениям. Однажды ей встретился старый человек, лет под девяносто, он рассказывал как участвовал в трех войнах. Люди того поколения несли свидетельство о войне и о репрессиях.