Москва – Таллинн. Беспошлинно

Иногда она считала, что ее болезнь в детстве была не настоящей, она придумалась, чтобы дать Марусе возможность читать и не ходить в школу. К тому же из-за болезни мама часто оставалась дома. Но спустя семь лет Марусе вдруг захотелось действовать, она поняла, что со временем можно договариваться, и даже испытывать от этого удовольствие.

В шестнадцать лет Марусе казалось, что надо бы быть покрасивее, чтобы претендовать когда-нибудь выйти на сцену. Себя она считала заморышем, что в жизни совсем не мешало, – но чтобы стать актрисой? Впрочем, в театральной студии выяснилось, что ни о какой сцене речь пока не идет. Это было ни на что не похожее времяпрепровождение: смешные актерские этюды, речевые упражнения и занятия сценическим движением, просто беседы. Спустя два-три месяца занятий пришло ощущение, что дом, школа, даже книги – лишь материал для жизни в студии. При этом в студии все вертелось не столько вокруг действия, сколько вокруг особых взаимоотношений – зависимости, соперничества, влюбленности. Из этого всего составлялся букет непреходящей радости.

Преподавателей в театральной студии было двое. Режиссер Михайлина на женщину походила мало, она была человечек-гном с проворной ныряющей походкой и красноватым носом. Необычный интеллект Михайлины захватывал любого, кто с ней общался. Будто ей было открыто неведомое. Умение манипулировать людьми, столь органично проявляемое в режиссуре, и очень свойственное Михайлине, – воспринималось Марусей как особый знак власти. Михайлина общалась со студийцами строго, но при этом давала понять, что видит в них, неразвитые пока, возможности истинного служения искусству. В том, что служение театру – высокая жертва, стоящая выше всех удовольствий жизни, Михайлина не сомневалась сама и не позволяла сомневаться своим ученикам. Ее проповеди были сродни евангельскому: «оставь отца своего и мать свою, братьев и сестер и следуй за мной».

Вторая преподавательница будто специально была приставлена к Михайлине для контраста. Елена Иннокентьевна умела быть каждый день разной, и во всех ипостасях её лицо сохраняло привлекательность, в его черты можно было смотреть как в телевизор, и жажда смотреть не утолялась, а возрастала. Непонятно было, почему лицо Елены Иннокентьевны не стало тем, чем могло стать – любимым образом миллионов людей.

Обе преподавательницы курили непрестанно, что не могло понравиться маме, знала Маруся, и потому не настаивала, чтобы родители посещали репетиции или прогоны спектаклей.

Поездка в Москву для Маруси стала возможной благодаря деятельному участию Елены Иннокентьевны: ее муж работал в правительстве Эстонии и не отказывал жене в просьбах. Девочке оформили государственную стипендию и визу. Маруся так и не решила, к кому из преподавательниц она была привязана больше: пожалуй, Михайлина влияла на неё сильнее, а Еленой Иннокентьевной Маруся без устали любовалась.

Попав к Варваре, Маруся решила, что счастливо нашла еще одну необыкновенную наставницу. Маруся мыла полы в театрах, ночевала в общежитии, ходила на подготовительные занятия и без конца повторяла упражнения для установки правильного произношения. Занималась обычно в читальном зале библиотеки или по привычке – за чашкой чая в кафе, тихо бормоча себе под нос специальные звукосочетания. С ровесниками она общалась мало, ей было достаточно бесед с Варварой, иногда разговоров со Стасом.

* * *

Темным ноябрьским утром Маруся пришла на Патриаршие. Она заучила сложный отрывок наизусть, и даже придумала к нему забавное продолжение; получилась небольшая и, как казалось Марусе, остроумная пьеса. Она хотела выплатить деньги за уроки за месяц вперед: Варвара накануне отдала ей дубленку. Маруся не смогла отказаться от качественной теплой одежды, но мечтала постепенно расплатиться за нее.

Варвара открыла дверь, сказала глухим голосом: «Заходи». Маруся, пока снимала дубленку, постаралась еще раз поблагодарить и подчеркнуть достоинства теплой вещи. Варвара сверкала очками и курила.

– Ты воровка, оказывается, – произнесла она тихо, когда девушка прошла в комнату, держа в руках свою рукопись. Маруся не поняла смысла сказанного, подумала, что произошло недоразумение, и оно каким-то образом связано с дубленкой. Но вдруг звонкое слово «воровка» возникло снова и зависло в воздухе комнаты.

– Но ведь вы сами, – медленно, после паузы, вымолвила ученица.

– Я сама – что?! – Варвара кричала громко. Маруся не отрываясь смотрела ей в лицо. – Никогда в жизни не взяла ничего чужого, ни копейки, слышишь?

Мир вокруг Маруси стал кружиться и при этом рассыпаться, гармонично устроенная квартира на глазах теряла форму, мебель и безделушки становились агрессивными, на них стало противно смотреть.

– Я…я выплачу деньги!

Варвара схватила свою тетрадь для записей и ткнула в лицо ученице: