Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

Наша политика по отношению к Советскому Союзу также не вызывала больших симпатий у сотрудников германской внешнеполитической службы. Способствовать поддержанию дружественных отношений с правительством, чьи методы были столь отвратительны и связаны с поощрением подпольной деятельности Коминтерна, казалось нам почти извращением. Последователи большевистской веры в Германии также не вызывали симпатий. Лучше держаться от всего этого подальше - такова была простая формула, к которой сводилось общее чувство по отношению к Восточному отделу. Но эта всеобщая сдержанность по принципу "не было бы счастья - да несчастье помогло" обернулась большим плюсом для тех, кому приходилось заниматься неприятными восточными делами, поскольку дала им реальную возможность действовать по-настоящему независимо в пределах своей компетенции.

Главной проблемой Восточного отдела был, конечно же, Советский Союз. Однако центром, где творилась политика по отношению к России, был не МИД, а германское посольство в Москве, возглавляемое графом Брокдорф-Ранцау, а после ухода Мальтзана в МИДе не было никого, кто поддерживал бы тесный контакт с послом.

Мне не потребовалось много времени, чтобы уяснить для себя три факта: во-первых, русская политика очень долго оставалась вне сферы моих интересов и знакомство с нею ограничивалось поверхностным взглядом из Киева или Польши, во-вторых, у меня не было никаких личных контактов с советскими государственными деятелями и, в-третьих, самое скверное, у меня почти не было контакта с графом Ранцау.

Проблема моих отношений с послом была быстро разрешена по его инициативе. Он дал мне знать, что вполне доверяет мне и намерен тесно со мной сотрудничать. Таким образом, я имел возможность познакомиться с одной из главных черт характера этой выдающейся и удивительной личности: его отношение к людям можно было охарактеризовать либо как безграничное доверие, либо как столь же безграничное недоверие. В распределении своей благосклонности или неприязни он меньше всего руководствовался разумом, а больше эмоциями и чувствами, что странно контрастировало с его острым, аналитическим и едким интеллектом. Перейти из разряда тех, кому он доверял, в разряд недостойных этого доверия, и наоборот, было практически невозможно. Человека, отнесенного им к категории ненадежных, граф Ранцау не уставал преследовать своей ненавистью и язвительной иронией до тех пор, пока человек этот не выходил за пределы сферы его влияния, становясь недосягаемым для графа.

Но столь же прочным было положение тех, кого граф относил к разряду людей надежных, ибо даже если они и совершали промах или ошибку, его вера в них оставалась непоколебимой. Таким образом, сотрудничество, установившееся между нами, стало наиболее приятным аспектом этого периода моей карьеры.

Отпрыск древнего и знатного рода из Шлезвиг-Гольштейна, одним из предков которого был маршал Франции, граф Ранцау и внешне, и по своему интеллекту был воплощением истинного аристократа. И он действительно часто напоминал мне одинокий утес, оставшийся с доисторических времен среди чрезвычайно изменившегося мира. Гордый и величественный, полный достоинства, он, тем не менее, был наделен даром устанавливать контакт с представителями самых разных слоев общества - рабочими, социалистами, промышленниками. Если человек нравился ему лично и если он был полезен для его целей, то не имело значения, был ли этот человек знатного происхождения или же родом из низов. Однако в глубине души лишь тех он считал равными себе, у кого в роду было не менее шестнадцати или тридцати двух знатных предков.

И практикуемая им техника дипломатии также принадлежала к ушедшей эпохе. Ранцау часто критиковали за то, что он "ставит все деньги на одну лошадь" и концентрирует всю энергию и внимание на одном человеке - в основном, на министре иностранных дел - как, например, на Скавениуса в Копенгагене или на Чичерина в Москве, пренебрегая другими важными элементами, формирующими основу современного государства.