Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

Таким образом, доминирующей фигурой во всем, что касалось формирования германской внешней политики, был в те годы статс-секретарь, который плодотворно сотрудничал с канцлером. Был, однако, один аспект в отношениях с Советским Союзом, по которому Брюнинг имел свое определенное мнение. Его религиозные убеждения слишком много значили для него, чтобы он мог питать какие-либо другие чувства, кроме отвращения, к этому антирелигиозному государству и его методам. Брюнинг был всегда готов выслушать аргументы, высказанные в поддержку политики сотрудничества с Советским Союзом, если это сулило экономические выгоды его стране, которая в результате ужасного кризиса была истощена и доведена до отчаяния. Но он избегал любой инициативы в этом направлении, сводя к минимуму поддержку, которую он оказывал развитию такого сотрудничества.

Таким образом, на протяжении этого периода я в основном обращался к Бюлову. Хотя мы и были с ним добрыми друзьями, но, занимаясь вместе рутинной работой и решением вопросов политического характера, мы оба поняли, сколь фундаментально отличаются наши характеры. Его личность была талантливо и очень симпатично описана в книге бывшего французского посла в Берлине М. Франсуа-Понсе. Высокий интеллектуальный уровень Бюлова, его политическое чутье и обширные познания в международных делах, в их самых разных аспектах, были, отчасти, помехой его критическому и аналитическому уму, мешая позитивному и творческому подходу к политическим проблемам. Его анализ любой ситуации был столь исчерпывающим, что он всегда находил весомые причины для проведения политики "ждать и наблюдать". Более того, все связанное с советскими делами вызывало у него почти физическое отвращение. Таким образом, можно сказать, что в русско-германских делах события тащили его за собой, тогда как в других случаях он не упускал возможности отстаивать свои воззрения и быть напористым.

Для меня это стало источником искреннего сожаления, но произошли также некоторые радикальные перемены и среди высшего руководства Восточного отдела. Мой преемник Траутман был назначен послом в Нанкин, а мой друг Мольтке - в Варшаву. Главой отдела стал герр Рихард Майер, чья буйная и динамичная личность снискала ему прозвище "Рихард-ракета". Он вел русские дела скорее с учетом колебаний в настроениях, превалирующих в Берлине, нежели придерживаясь какой-либо твердой долгосрочной политики. Мне часто приходилось напоминать ему о политике, которую должно проводить.

Следующий пример может помочь почувствовать царившую тогда в германо-русских делах атмосферу. В 1931 году, до истечения срока, был продлен на тот же период Берлинский договор 1926 года. Чтобы отметить это событие, Крестцнский пригласил меня и руководящих работников посольства на завтрак, на котором, как нам сказали, в роли хозяина будет выступать Молотов, к тому времени сменивший Рыкова на посту премьер-министра. Событие совершенно исключительное, поскольку Молотов вообще-то терпеть не мог общаться с иностранцами. Но поскольку мы довольно бегло говорили по-русски, а Хильгер говорил как настоящий русский, у нас состоялся приятный завтрак с интересной беседой.

В середине завтрака меня пригласили к телефону, чтобы поговорить с Майером, который раздраженно спросил, была ли информирована пресса о пролонгации договора. Когда я ответил, что весьма вероятно, что да, он настойчиво попросил меня сделать все возможное, чтобы остановить публикацию.

Я вернулся к завтракающей компании с неспокойным чувством, поскольку было очевидно, что происходит нечто неблаговидное. Когда спустя несколько часов я ответил Майеру, что пресс-бюро Narkomindel проинформировало прессу, Майер пришел почти в отчаяние и вновь настоятельно потребовал сделать все, что в моих силах, чтобы воспрепятствовать публикации этого сообщения. Майер настаивал, что канцлер придает огромное значение этому запрету.

Сделать это было, конечно, совершенно невозможно - отменить сообщение, которое уже пошло в прессу для публикации, и конечный результат бурной деятельности "Рихарда-ракеты" неизбежно оказался таким, какого и следовало ожидать: мы спровоцировали вспышку глубокого недоверия и раздражения со стороны советских властей, которые, конечно же, перехватили наш телефонный разговор, и таким образом благотворный эффект самого факта пролонгации договора был сведен к нулю, а у договора оказалась плохая судьба. В результате потрясений, невероятной путаницы внутри Германии, порожденной кабинетной чехардой и разногласиями между тридцатью двумя или более того партиями, ратификация договора тянулась почти два года. И он так и не был ратифицирован до тех пор, пока нацисты не пришли к власти.