ЛЮБОВЬ ХУЛИГАНОВ
Их первая встреча не сулила ничего хорошего.
— Берегись его, он кагэбэшник, — скажет тихо своей подруге Валентина, как только нахальный тип в модных джинсах отойдет от их столика.
— Откуда ты знаешь, что он из КГБ?
— Да ты послушай, как он говорит по-русски. Лучше, чем мы с тобой. Нет, от этого стукачка́ надо держаться подальше.
Ни он, ни она не подозревали, что судьба, поводив каждого по закоулкам чужих жизней, соединит их на целых 38 лет. Под занавес наградит по-царски и отберет все.
Пока же две киевлянки из СССР потягивают коктейль и обсуждают между собой, что в братской и социалистической Польше не все, как в Союзе. И шмотки явно не с фабрики «Большевичка», и официанты не с постными рожами. А польский язык такой смешной — сплошные «пше» и «дзе»: «пше прошем, пани», «дзинкуе, пани…». А вот этот поляк с хорошим русским может испортить им весь так хорошо начавшийся заграничный отдых в Закопане.
Ни он, ни она еще не знают, что через год, случайно столкнувшись у общих знакомых в Варшаве, они соединятся, кажется, навсегда. И он эффектно сделает ей предложение в самом неожиданном месте. Но об этом дальше.
Итак, он:
Ежи Хоффман — из семьи врачей. Детство провел в Сибири, как член семьи переселенцев. После войны с родителями вернулся в Варшаву. Был замполитом в морском училище. Но выбрал путь кинематографиста. В 1955 году закончил режиссерский факультет единственного в мире киноинститута — Московского ВГИКа. Прекрасно говорит по-русски.
Она:
Валентина Трахтенберг — дочь певицы Киевского оперного театра и аптекаря. Выросла за кулисами. Мечтала о карьере актрисы, но, рано осиротев, вынуждена была оставить занятия музыкой. Вышла замуж за поляка, учившегося в Киеве на инженера, и переехала с ним в Варшаву.
— А что было дальше, пан Ежи? — спрашиваю я Хоффмана. Мы сидим в крохотном кафе старого Кракова под каштаном, с которого уже падают отцветающие бело-розовые лепестки. Хоффман курит одну за одной. Не потому, что нервничает: многолетняя привычка, и как ее символ — неизменно прилипшая в правом углу рта сигарета.
— В самую первую встречу, в Закопане, когда она меня приняла за гэбиста, я понял, что с этой ломакой из СССР мне ничего не светит, и ударился в кино, которое, кстати, приехал снимать. Не в моих правилах было терпеть поражение на любовном фронте. А потом…
Обвалившейся стеной он выпустил сигаретный дым.
А потом… Он стал ходить в ее дом на правах случайного знакомого. Ее муж оказался симпатичным и, судя по всему, порядочным малым: сам был верен жене и не допускал мысли об ее измене. Но наступил день, и Ежи сказал Валентине: «Ничего не бери из дома. Пойдем». И она ушла с ним. С этим шалопаем из кино, в его странный мир, где у него была весьма сомнительная репутация.
— Зачем ты за него выходишь? — спросил ее один из друзей Ежи полушутя-полусерьезно. — Ведь Хоффман — пьяница и бабник. Это знают все, кроме тебя.
— Но я действительно и то, и другое, — сказал я Валентине тогда.
— А ты думаешь, я не знаю, за кого выхожу замуж? Чтобы этого человека больше не было в нашем доме. Если он так говорит, значит, он тебе не друг.
38 лет, пока они были вместе, этот друг ни разу не переступил порога их дома.