Москвест

— С Литвы, ага, — Мишка сообразил, что лучше поддакивать. — Так какой у вас сейчас князь?

— Ныне как и давеча — Иван Данилович.

Оборванцы согласно закивали.

— Хороший князь…

— Добрый…

Мишка и Маша удивленно переглянулись. Что-то не помнили они никакого Ивана Даниловича.

— Милость дает убогим, не жалеет, — продолжил старик и тут же забеспокоился. — А вы за милостью? Вам пусть ваш Идимин дает!

— Мы не за милостью, — важно сказал Мишка, — мы по делу. Можно сказать, послы.

Важность его не произвела действия, оборванцы глянули на «послов» иронично.

— Мы на службу к нему поступать идем! — пришла на выручку Маша. — Переводчиками.

— Чего?

— Ну… этими, — тут в Машиной памяти всплыло нужное слово, — толмачами.

— Ну-ка, скажи чего на литовском!

Такого поворота Маша не ожидала и уже ругала себя за глупую придумку, но тут выручила Мишкина самоуверенность и полжизни, проведенные им в спецшколах.

КОЕ-ЧТО ИЗ ИСТОРИИ. Литва (Великое Княжество Литовское) во времена Ивана Даниловича как раз набирала силу. Правил там в то время князь литовский Гедемин — тот самый, которого оборванцы назвали Идимином. Но большую часть населения Литвы (по оценкам историков — около 90 %) составляли славяне, наследники Киевской Руси. Поэтому москвичей не удивило, что «литовцы» говорят на понятном им языке. Правда, был и чисто литовский, балтийский язык — вот его знание и требовали продемонстрировать от Мишки с Машей. Хорошо, что тогдашние москвичи слабо разбирались в иностранных языках.

— Сам хэв мит, энд кэннот ит, — принялся он декламировать любимое стихотворение своего репетитора. — Сам каннот ит зэт вонт ит. Бат ви хэв мит, энд ви кэн ит, энд лет зе лорд кэн би сэнкит![4]

Толпа выслушала этот спич с живым интересом.

— Ну и чего он набалакал? — обратился к Маше старик, который был, судя по всему, за главного.

— Добрый день к вам в дом, — выпалила Маша. — Покушать есть?

Кажется, собравшихся удалось убедить. Одна из худых теток вытащила откуда-то из недр своего балахона надкушенное яблоко и протянула — но почему-то не Маше, а Мишке. Тот с готовностью принял, даже не подумав поблагодарить, откусил чуть не половину — однако спохватился и передал остальное Маше.

— Может, и возьмет, — задумчиво процедил старик. — А что еще вы…

Дальнейший допрос был остановлен сдавленным голосом кого-то из оборванцев:

— Князь! Князь!

В секунду с толпой произошло превращение. Хотя в это было трудно поверить, но убогие стали еще более жалкими, страшные пострашнели, а согнутые скрутились чуть не колесом. Большинство вдруг стало приволакивать ногу, кривить глаз или подергивать головой.

И при этом все взгляды (даже у внезапно окосевших) были прикованы к воротам.

Князь, как и в прошлый раз, ехал верхом в сопровождении свиты. Однако впечатление он производил гораздо более выгодное, чем Долгорукий. Особенно приятно было смотреть на его лицо: вроде бы и неказистое, но очень добродушное. Казалось, что этот человек тебя никогда не предаст, не обманет и вообще — голову за тебя положит. Впрочем, оборванцев интересовала не голова Ивана Даниловича. Всех интересовал толстый кошель на его поясе.

— Хорошо, — прошептала одна из «старух», оказавшаяся рядом с Машей, — полная калита. На всех хватит. Ты, девка, тоже хватай — и тикай.

Князь увидел собравшуюся толпу, разулыбался ей, словно близким родственникам на собственных именинах, и принялся развязывать свой кошелек. То есть калиту…

Деньги полетели в толпу, началась свара, из которой ребята выбрались с большим трудом. Если б Маше не попало денежкой прямо в глаз, они б ничего не поймали. А теперь, отбежав на приличное расстояние, ребята принялись рассматривать монетку.