Москвест

— Мне кажется, ты вообще не тот, за кого себя выдаешь. Взгляд у тебя нездешний, открытый. Не лебезишь… Но это твои дела, я в них лезть не буду. Хочешь быть толмачом, значит, тебе это для чего-то надо… Я возьму тебя с собой, покажу книгохранилище. Его не охраняет никто, боюсь, скоро вообще забудут, что оно есть…

— Что я, книг, что ль, не видел? — буркнул Мишка.

— Как знаешь… — тихо ответил посол. — Ладно, идите, скажите, что я пьян. И дня три носите мне питье и еду, а всем говорите, что пью горькую. А я буду здесь сидеть. Не хочу никого видеть, надоели эти рожи… Кстати, вы знаете, кровать очень удобная оказалась. Сначала дико было спать лежа, а теперь уж и привык. Хоть с собой ее забирай.

Маша и Миша тихо выбрались из избы посла и постарались забиться подальше. В избе у пристава гудели, громко гогоча и в сотый раз пересказывая друг другу, как они обхитрили тупого иностранца.

Маша забилась в сено на повозке, стараясь не слушать пьяные вопли, Миша был непривычно тих.

— Маш, ты спишь? — спросил он через полчаса.

— Нет, — тихо ответила девочка.

— У меня такое ощущение, что меня помоями облили, — сказал Миша. — Приехал в страну, всех опустил, всех ненавидит. Царь — дурак, бояре — индюки… А сам-то? Можно подумать, у них там лучше!

— Значит, лучше, — тихо ответила Маша.

— И ты туда же! — взвился Мишка. — Нельзя же так! Нужно любить свою страну!

— Да? — спросила Маша. — А мне кажется, что любить мало… Нужно еще и что-то менять… Пора уже, тебе не кажется?

Миша сердито засопел и отвернулся. Спал, не спал, неизвестно, но больше с разговорами не лез.

А наутро выяснилось, что пристав приказал всыпать Маше десять ударов розгами за то, что она подбивала посла к отъезду. Пока Миша пытался ее удержать от разборок и попыток найти справедливость, Митька порол за дальней избой мешок с травой, вопя при этом высоким девичьим голосом.

— Ты только не забудь, что теперь сидеть не можешь, — сказал он Маше, приведя приговор в исполнение. — А то я, вишь, хворостину-то извел…

* * *

Наконец к концу второй недели их странного путешествия примчался гонец с радостной вестью — царь Иоанн Васильевич готов принять иноземного посла. Гонец прошептал это на ухо Афанасию Юрьевичу, но новость мгновенно разлетелась по лагерю, который все больше походил на цыганский табор. По веселому виду гонца догадались, что тягомотина кончилась. Пристав еще приказ не успел отдать, а везде уже суетились люди, собирая походный скарб и седлая коней.

А потом Мишке некстати вспомнился Пушкин, которого зубрил накануне: «Не праздник, не приемный дар, она готовила пожар нетерпеливому герою».

Гарью запахло еще на подъезде к городу. Обещанных послом толп празднично одетых людей не наблюдалось: народ попадался все больше мрачный и вымазанный сажей.

Но хуже всего было в самой Москве. Собственно, Москвы не было — только церкви и монастыри торчали закопченными свечками да кремлевская стена упрямо возвышалась над пепелищем. Все остальное — даже мощная стена Китай-города — или выгорело дотла, или обуглилось до головешек. Машу поразило отсутствие отчаяния у москвичей. Мрачные, злые, но не убитые горем, они деловито копались на пепелище. Кое-где уже попадались подводы, груженые бревнами. Никто не рвал на себе волосы, все старались отстроиться побыстрее.

— А чего убиваться? — пожал плечами Митька на вопрос Маши. — Как будто в первый раз…

Так они добрались до ворот Кремля. Посол в некотором оцепенении проехал в крепость и там скрылся за воротами, свита Афанасия Юрьевича куда-то рассосалась, а английские купцы остались под стенами, не зная толком, что теперь делать.

— Плохо, — вздохнул Тейлор, — не вовремя посол приехал. Не даст Иоанн Васильевич теперь нам монополии.

Купец прикусил язык, явно сболтнув лишнее, но толмачи сделали вид, что ничего не заметили. Оценив их такт, Тейлор попросил:

— Покрутитесь тут в округе, послушайте: о чем говорят, в каком товаре нужда больше, как цены поменялись…

Маша и Миша переглянулись. Все-таки купец и на пожарище купец. Однако спорить не стали. Самим было интересно, что такое случилось.

Помня печальный опыт времен Дмитрия Донского, разделяться не стали, пошли вместе и слушали в четыре уха.

На площадях говорили, что пожар начался не пойми с чего, чуть ли не с копеечной свечи, так что тут не без колдовства. И даже виновных называли (сначала шепотом, а к концу дня уже смело) — князья Глинские. Самые языкастые рассказывали ужасные подробности ворожбы, но когда Маша услышала про вымоченные людские внутренности, добытые в могилах, ее начало мутить. Мишка увел ее подальше от болтливой бабки, но остальные слушатели внимали ее бреду с жадностью.

Часто поминали дурную примету — упавший недавно колокол.

И все громче раздавались крики:

— К царю пошли! К Иоанну Васильевичу, пусть выдаст колдунов!

А когда пронесся слух, что одного из «проклятых колдунов» Глинских разорвали в клочья прямо на площади (Маше снова стало нехорошо), горожане словно сошли с ума. Мишка с Машей так честно и сообщили Тейлору, который разместился в уцелевшем доме на дальней окраине.