– Ровно никаких, – заметил князь, – а при случае, я уверен, что он окажется даже человеком без правил, вредным, и станет обогащаться всякими средствами.
– Удивляюсь, – возразил Александр, – как это есть люди, которые любят окружать себя подобной сволочью.
– А я удивляюсь, как вы этого не понимаете! – молвил Галицкий.
– Объясните же, как это?
– Очень просто: одни – по пословице: рыбак рыбака видит издалека; другие – чтобы иметь возле себя тварей, на все пригодных и все переносящих.
– Именно! – заметил майор.
– Тем не менее грустно! – отвечал Александр, удерживая вздох.
Между тем официанты беспрестанно носили через столовую закупоренные бутылки шампанского и возвращались с опорожненными. Один из них прошел смеючись; князь Галицкий спросил у него, кому носят столько вина. «Полковнику и комиссионеру!» – отвечал слуга, улыбаясь.
– Посмотримте, что они делают!.. Недаром люди смеются, – сказал майор Лев.
Все встали и пошли в другую комнату.
Янкель-Паша и комиссионер, сидя в углу, пьяные, обнимали друг друга. Комиссионер восклицал: «О, благороднейший полковник!» Янкель-Паша в восторге отвечал: «О, баснословный комиссионер!» Зрители расхохотались и оставили их.
Пустогородовы прошли в свой номер. Николаша расспрашивал брата о лицах, им виденных.
– Что это за два офицера, с которыми ты говорил? – спросил он.
– Один князь Галицкий, храбрый и умный человек. Он провел свою молодость буйно; поэтому мнение о нем различно; но я ценю его по уму и любезности в обществе. Другой – майор Лев, умный, честный, безукоризненный офицер, у которого страсть – казаться хуже, чем он есть, пренебрегая общим мнением; он основывается на том, что кто умеет ценить людей, тот его поймет.
– Где же они служат?
– Состоят по кавалерии, при линейных казаках.
– Чем же занимаются?
– Ничем, или пустяками.
– Как же это?
– О! Это не редкость на Кавказе!
– А маленький полковник, которого мы застали за обедом?
– Янкель-Паша, пьяница и сумасброд, из перекрещенных таврических жидов: вот он-то из выскочек, проложивших себе дорогу нахальством. Теперь убедились в его неспособности на путное, и не знают куда девать.
– Ну, брат, у вас невесело служить.
– Конечно, теперь неприятно; но недавно еще было совсем иное.
Вечером братья пошли опять в общие покои; бильярдная была уже занята игроками и зрителями; в соседней комнате у печки стоял опять Неотаки, он объявил вошедшим, что с завтрашнего дня ровно в час обед будет в зале, по случаю большого съезда и тесноты столовой. Гостиные были наполнены игроками в преферанс и вист, поэтому Пустогородовы сели в зале и спросили чаю. Вскоре подошел к ним плотный, полуседой и добрый старик. Майорские эполеты, некогда вызолоченные, но теперь совершенно почерневшие, падали с его плеч на грудь; в правой руке он держал толстую палку с серебряным набалдашником под чернью, на котором было написано:
Александр, привстав, поклонился старику и, дав ответ на его вопросы, прибавил:
– А я беспокоился, не видя вас нынче за обедом!
Старик, прислоняя трость и шапку к стене, приказал подать себе стул и со вздохом отвечал:
– Нечего, брат, мне здесь делать за столом; я теперь у себя дома ем размазню, суп и кашу: ведь зубов уже нет, вот посмотри – один только остался!
– Зачем же не велите его вырвать? Пользы в нем нет, а без него десны ваши окрепнут так, что вам можно будет жевать: я видел несколько таких примеров.
– Нельзя, брат, челюсти упадут! Да впрочем, что об этом говорить! Скажи-ка лучше, здоров ли твой полковой командир. Ладишь ли ты с ним?
– Как не ладить с таким почтенным, прекрасным человеком?
– Ну, а кордонный начальник… с ним каков ты?
– С ним у меня нет дела, я стараюсь удалиться даже от службы, чтобы только не подавать ему поводу излить на меня свое недоброжелательство.
– Ага, брат! Помнишь, что я тебе предсказывал?.. Ты не верил мне, знаю я всех этих господ, расплодившихся ныне у нас.