Москвичка

— Теперь мне представляется, Оля, что ты права. Не гоняешься за славой, как гончая за лисицей. Она так петляет, что за ней бегать — целая наука нужна, специальность, профессия. Не всем дано быть специалистами в разных областях. Ты у меня узкий специалист… Прекрасно. Колешь ты хорошо… К таким узким специалистам она должна приходить сама. И в этом отношении она похожа на афоризм Пушкина о женщине. Чем меньше славу мы любим, тем легче ей нравимся. Я знаю, что на конкурсе мы не пройдем. Девяносто девять процентов против: получить было бы слишком справедливо. Но знак хороший. Сама гонится. Знамение…

— …Что, давно болят?

— Вчера с вечера. Спать не могла. Будто во льду лежала, пальцы на ногах скрючило… У, как противно быть старой!

— Я тебя считаю молоденькой. И подниму в два счета, — энергично пообещала дочь. Тоска при взгляде на ноги матери от этого не слабела.

После четырех дней, проведенных с Олегом Николаевичем на Истринском водохранилище, Ольга Николаевна обнаруживала в своих чувствах к матери что-то щемящее и забытое, убивающее недавнюю безмятежность общения. Им словно предстояла тяжелая разлука: дочь куда-то надолго уезжала с Олегом Николаевичем, а мать оставалась одна и еще не знала об этом. Нет, было еще страшнее. Как будто с Ольги Николаевны, с ее возраста, начиналась эпоха, когда некоторые счастливцы при удаче могли стать бессмертными, вечно здоровыми, а мать не попадала в этот разряд. Какими глазами смотреть бессмертным людям на своих стареющих близких, которым предстоит болеть и умирать? Как вести обыденные разговоры?

— Итак, поднимешь в два счета? — устало повторила мать. — Дай мне лучше, мадам, посмотреть сегодняшнюю почту. — И дочь с преувеличенной поспешностью принесла ей газеты, журналы и письмо с типографским изображением китобазы на конверте. Сразу было видно, что от брата: флотилия имела свою типографию.

Да, письмо было от Виктора Петровича.

— О, племянничек объявился! — сказала мать. — Давно он нам не писал. Сейчас опять будет распространяться о своих китах и пингвинах, о тоннах жира и цитировать великих мореплавателей. Будет думать, что мы ему завидуем. Бесспорно, я за всю свою жизнь не попадала ни в один шторм и могу пожалеть об этом, как о пропущенном ощущении. Как о непережитых чувствах. Как о тропических островах, которые существуют на той же планете, на которой я в гостях, — а вот не видела их. Не увижу. И все-таки Витеньке невдомек, что мы теперь тоже можем кое-чем похвастать. Не заносись, великий истребитель бедных млекопитающих!

Пока мать разворачивала письмо, Ольга Николаевна потрясла газету, и оттуда выскользнул еще один продолговатый конверт с обратным адресом, начинающимся словом «България». Увидев штамп Министерства здравоохранения Болгарии, Ольга Николаевна быстро распечатала конверт и одним взглядом пробежала несколько строчек.

Министерство благодарило за Снежану, ее успешное лечение и приглашало Ольгу Николаевну приехать в Софию для участия в создании первого в Болгарии Реабилитационного центра спинальных больных.

Ольга Николаевна держала в одной руке письмо, в другой — распечатанный конверт. Остановившимся взглядом она смотрела на слово «България» — и женское суеверие теснило ей сердце.

— Олечка, — услышала она голос матери. — Витя наш о морских делах помалкивает. Говорит только, что прошли остров Петра I. Его больше интересуют дела на суше. Много расспрашивает о Медведеве…

— Послушай, — перебила дочь. — В Болгарии создается Реабилитационный центр наподобие нашего Всесоюзного. Меня зовут участвовать. Как ты думаешь, соглашаться? Ехать?

Мать лежала и молча, красными от бессонницы глазами смотрела на дочь.

— Мадам, не такой уж ты гений. Обошлись бы и без тебя, — осторожно сказала она. — О своей личной жизни тоже подумать пора. Шут с ней, с широкой известностью…

Эти слова больше всего испугали Ольгу Николаевну. Неужели мать настолько плоха?

Она отключила телефон, чтобы мать подремала без помех, и стала готовить обед, кое-что на ужин, решив, что весь день просидит дома.

2

Ольга Николаевна ухаживала за больной до вечера, хотя мать уверяла, что ногам лучше, и гнала ее от себя. Когда стемнело, она сказала матери, что прогуляется немножко, и вышла на Сретенский бульвар.

С полчаса она бродила в нерешительности. Надо было позвонить Олегу Николаевичу, но при виде телефона-автомата она задерживала дыхание и поспешно проходила мимо.

Дойдя до станции «Тургеневская» и спустившись в подземный переход, Ольга Николаевна все же набрала номер Медведева. Олег Николаевич не отвечал. Вскинув голову, отгоняя непрошеные мысли, она вернулась на бульвар и остановилась на некотором его возвышении. Это были остатки старой крепостной стены, давно засыпанные землей, опутанные корнями живых деревьев.

Вечер шел влажный, безветренный; Ольге Николаевне было жарко в шубке. Потемневший воздух заполнял окрестные улицы, переулки, строительные площадки. Движение машин рождало звуки, похожие на шум осенних дождевых потоков, шуршание поземки по льду Истринского водохранилища.