Мост. Боль. Дверь

Петров пришел на кладбище один. Постоял у свежей могилы, вытер лицо кепкой. Сказал:

— Ты прости меня, командир. — А за что прости, сам не знал.

Именно в этот момент почувствовал Петров, что земля под ним поднялась бугром и он вознесся вверх и занял главенствующее положение на местности. И когда сын Аркадий сказал, что на балерине не женится — разлюбил, Петров засмеялся ему в лицо. Причина стала Петрову ясна с его высоты сразу: сват-нумизмат по завещанию отказал свою драгоценную коллекцию Эрмитажу.

— Я не прав? — спросил он Аркадия.

— Прав, в общем. Три монеты этот негодяй завещал внукам.

— Ну так рожайте быстрее.

Аркашка задумался.

— Знаешь, — сказал он, — нет надежды, что мои внуки будут лучше меня.

Петров еще раз сходил на кладбище. Постоял над могилой, думая и о свате, и о своем директоре, члене-корреспонденте, и о себе, и о сыне своем, и о Косте Пучкове, который уже всем заявил, что будет шумно сворачивать на рельсы художественного осмысления времени.

— Слышишь, командир, — сказал он, горюя, — думаю, они на тебя камень накатят сорокатонный, ты уж крепись.

Придя домой и усевшись в мягкое кресло, Петров повернул на письменном столе фотокарточку матери и тетки так, чтобы на них падал свет. На фотокарточке они стояли под батумскими пальмами.

— Вы убежали, — сказал он, — на юг, к черным грекам, а меня бросили.

— Ты еще не был готов, — ответили они. — Теперь ты готов. И ты уже бегал на юг.

— Ишь вы, бабки-вояжерки… — Петров подмигнул им.

Нина и Дина отправились в свой вояж после следующего эпизода.

Как-то во время оперы «Отелло», жалея несчастную Дездемону и несчастного мавра, Нина подумала: «Жизнь трудная. Какая-то — не поймешь. Et tout de meme, allons, courage![2] Нужно к смерти все заблаговременно приготовить, чтобы Сашу лишними заботами не обременять». Конечно, она тут же поделилась своими мыслями с сестрой Диной.

— Давай, Дина, все купим. И гробы. Саше и Сонюшке будет меньше хлопот.

Купили. Все, вплоть до чулочков в резинку.

Софья, морщась, говорила:

— Дикарство какое-то. Язычество. Почему нужно умирать во всем новом?

Однажды, после долгого перерыва, Петров с женой пошли навестить старух.

Еще с первого этажа услышали громкий плач. Испуганные, запыхавшиеся от крутого подъема, вломились они в квартиру.

Посередине комнаты на табуретках стоял гроб. В гробу в кружевном чепце лежала мама Петрова. Тетка стояла на коленях в изголовье и рыдала.

Горло у Петрова сплющилось и слиплось, как резиновая трубка. Колени ослабли. А мама вдруг села в гробу и, погладив свою сестру по плечу, сказала:

— Погоди, Ниночка, погоди. Excusez-moi je dois arranger le volant[3]. — Потом, поправив на себе что-то, она увидела сына с невесткой и всплеснула руками. — Сашенька, Сонечка, проходите. Сейчас будем чай пить. А мы тут плачем. Мы с Ниночкой решили умереть в один день. Поплакать-то нам не удастся. Мы и решили, что и поплачем заранее. Наплачемся вдоволь. Я об Ниночке уже поплакала. Теперь она по мне плачет.

Горло у Петрова отпустило, но колени ослабели еще пуще. У двери всегда стоял стул с плешивой бархатной обивкой, и он сел на него. Рядом что-то грохнуло — дом сотрясся. Петров повернул голову: ушла Софья — ушла, хлопнув дверью. Петров вздохнул глубоко. Поднялся. Вынул маму из гроба.

— Ну вы и циркачки, — сказал он.

А они во всем одинаковом стояли перед ним, прижимали к груди кулачки, завитки седых волос выбивались у них из-под кружевных чепцов. Они вытирали свои заплаканные батистовые личики батистовыми платочками и говорили, всхлипывая:

— Сашенька, если вдруг тебе нужно будет уйти, если даже ты будешь прав на все-все проценты, сколько их там… не хлопай, пожалуйста, дверью. Хлопать дверью, Сашенька, некрасиво. Неинтеллигентно.

Похоронную амуницию старушки продали, вплоть до чулочков. И укатили в Батум.

По возвращении, на какой-то Софьин выпад, мама Петрова очень спокойно сказала:

— Ты, Софья, худо жила в детстве.

Софья изваяла осанку с гордо поднятой головой.

— Да, мы жили бедно.

— Бедность, богатство — в конечном счете это лишь свойство характера: ты жила худо, потому что в вашей семье бездарность была возведена в высшую нравственную категорию.

Петров сидел в мягком кресле, смотрел на старушек под пальмами. Он даже поплакал немного, предварительно глянув на часы, — до прихода Софьи с работы была еще уйма времени. Потом сказал себе:

— Петров, пора уходить.

Приняв такое решение и успокоившись, Петров спросил у себя: «А что ты, Петров, с собой возьмешь? Чего не оставишь?»

1. Фотокарточку — «Мама и тетя Нина под пальмами». Без меня им тут нечего делать.

2. Рукопись — «Праздники, их возникновение и психологический феномен в структуре социально-экономической функциональной дифференциации». 1000 страниц.

3. Мымрий — Череп скифского воина. V век. Имеет свойство брякать, особенно по ночам.

— Такие вот дела, брат Мымрий, — сказал Петров.

Мымрий тихо брякнул. С каждым днем он брякал все реже и тише — наверное, его губил сырой ленинградский климат.

Петров вытащил из стенного шкафа дорожную сумку, упаковал в нее перечисленные предметы и застегнул молнию.