Мост. Боль. Дверь

— А что Иванушка делает у Бабы Яги, когда за ним прибегает сестра? Не помнишь? Играет с золотыми яблочками. Причем зачарованно. Это сказка о красоте. Понимаешь, крестьянского сына Иванушку повела за собой красота — белые лебеди. Всех имеющих отношение к красоте крестьянская психология и христианская мораль причисляли к худу, к худому — к нечистой силе или, что еще хуже, к сверженным языческим богам. Кроме, конечно, иконописцев. Рукой иконописца, как ты знаешь, водил сам господь. Красота всегда причастна к язычеству. Это сложная тема. Но вот почему из всего худого для этого мифа была выбрана Баба Яга? Мой внук считает, что Баба Яга — амазонка. «Ягать», знаешь ли, — кричать. Боевой клич! Мой внук учится в четвертом классе.

Костя Пучков покраснел, его шея, похожая на курью ногу, напряглась, нижняя челюсть выставилась вперед.

— Вы хотите сказать, что я глупый. Я читаю вашу рукопись, почти уже прочитал, и никак не могу понять, где у вас наука, а где искусство — ваши, так сказать, поэтические воззрения — литература? Я, Александр Иванович, хочу бросить.

— Что бросить? — спросил Петров холодея.

— А всю эту хреновину. Все это профессорство. Пойду работать учителем. Напишу роман. Сейчас не кандидатская нужна, а роман о школе — «Тараканьи бега». Напишу. Будьте покойны.

Петров вдруг испугался. Почему-то вспомнил сон под названием «Лестница в конце войны»: может быть, соотдельники, которые сейчас появятся с повестью А. Вознесенского «О», истолкуют его сон именно как подталкивание аспиранта Кости Пучкова к погибели через литературу. А в душе у него печально-радостно затрубили, загокали лебеди.

— Тебя позвали они, — сказал Петров тихо. — Поспеши. Слово — реальность первичная, а все наши диссертации — суета. Я с этим делом опоздал, брат.

Остаток дня и весь следующий день Петров ходил, словно превозмог силу тяжести. А вскоре и вовсе вознесся в своем отстранении от страхов мирских — вознесся и занял господствующую на местности высоту.

Случилось это так.

Заявился сын Аркадий в синем бархатном костюме. И говорит:

— Такой костюм только у меня и у Ильи Резника. Мамочка справила. Добрая мамочка… Папа, я женюсь. Невеста моя — балерина. Ее родители уже на пенсии. Она у них поздний ребенок. Правда, старуха шикарно шьет. Старик — нумизмат. Его коллекция оценивается в кучу тысяч. Имел инфаркт.

— Ну, а я при чем? — спросил Петров.

Аркашка походил по комнате, посидел, постоял, пошевелил книги на полке, погрозил кулаком Мымрию.

— Папа, они настаивают на знакомстве с родителями жениха. Говорят — это важно.

— И ты не боишься? — спросил Петров. — А если я им не покажусь?

— Покажешься. Ты, как старец Иов, настолько ветхозаветный, что в качестве предка должен всем нравиться. Я им намекал, что ты видел Рюрика. И, кажется, мамонтов.

Петров не хотел идти на смотрины. Но жена Софья сказала:

— Всем нашим знакомым известно, что даже на конкурсе простофиль ты занял второе место, но сват и сватья пусть узнают об этом после Аркашкиной свадьбы. Так что, Петров, ты за чаем поспикай. Квакни по-итальянски, по-латыни. И по-французски. Терпеть не могу французский. Вспомню, как твоя мамочка и твоя тетушка меня по-французски лаяли, вся аллергией покрываюсь.

Петров почувствовал боль в животе и тошноту.

— Я тебе сотню в карман положила. Вытащи ее вроде случайно. Ну, Петров, приосанься. Я буду рядом.

Пришлось идти.

Сват и сватья жили в собственной двухэтажной с балкончиком даче в поселке Рощино.

— На машине бы подъехать, — говорил Аркашка, загораясь душой. — На «мерседесе». Не люблю американских таратаек.

— Папочке скажи, чтобы побыстрее защищался, — сказала Софья. — Доктор наук: машина себе, машина сыну. А если бы академик! — я бы и для жены машину купила.

Петров в их беседе участия не принимал.

Зине Петров звонил каждый день — ответом ему были длинные гудки. «Может, на юг поехала. Молодая, красивая, — зачем же ей торчать в душном городе?»

На даче в Рощино Петровых ждали в домашней нарядной одежде, как бы случайно, но только что из-под утюга.

Интеллигентный человек в таких случаях должен все находить отменным, проистекающим и произрастающим благодаря тонкому вкусу и пониманию хозяев, особенно хозяйки, их кропотливому умению жить для широкой радости своих ближних. Петров охотно выполнил этот ритуал, тем более ему сразу стало ясно, что папа-нумизмат тут не пашет — хилый, и голоса не имеет — тихий. Пашет мама с каменным затылком и грудью маршала. Перед ней петровская жена Софья выглядела белошвейкой.

А девочка была на самом деле хороша. Стройна и молчалива.

Петров подарил ей духи «Magie noire». Обронил выданную ему сотню и, натурально покраснев, как если бы стряхнул сигаретный пепел на крахмальную скатерть, извинился. В Аркашкиных глазах он увидел овацию. В невестиных — интерес.

«Чем ее Аркашка убедил, хлыщ, пустомеля, такую серьезную и, наверно, простую?»

Молодые пошли прогуляться — заодно и молока купить. Шли по улице, такие высокие, стройные, спортивные.

«Если беспристрастно — Аркашка видный парень и ведь не глупый. Может, при ней он всякую ерунду не будет молоть. Она не позволит ему молоть».