Мост бриллиантовых грез

Эмма последовала за ней, чуть пожав плечами в недоумении: на их пути попадалось с десяток других бистро, почему женщина так стремилась именно сюда? Впрочем, она тут же получила ответ, увидев, как почтительно здороваются с ней бармен и официантка, как ловят ее взгляды посетители. Да она ведь хозяйка этого бистро! Не здесь ли она подцепила Илларионова? А что такого? Зашел он, к примеру, выпить кофе или какого-нибудь абсента, чтобы почувствовать себя насквозь парижанином (ведь, если верить писателям и художникам, особенно Сомерсету Моэму и Пикассо, все парижане чуть ли не круглыми сутками хлещут абсент!), обратил внимание на хозяйку. Он ведь явный бабник, Илларионов, причем, судя по всему, предпочитает дам – не молоденьких девиц, а своих ровесниц или даже женщин старше себя лет на пять, на десять – эффектных, состоявшихся, сильных, самую малость стервозных… «У него если не эдипов комплекс, то определенно комплекс Ореста», – подумала Эмма, которая очень любила античную литературу и все связанные с нею психологические аллюзии. Она и сама страдала одним из таких комплексов, название которого тоже восходит к античности, но не о том сейчас речь…

Эмма села за столик в укромном уголке, около игрального автомата, который, к счастью, сейчас простаивал без дела, заказала салат, фирменный эскалоп «Le Volontaire», а на десерт – жасминовый чай и ломтик своего любимого торта «Опера», напоминавшего ей «Наполеон» в исполнении русских кулинарок, с этими бесподобно вкусными толстыми сметанными коржами, только с кофейным, а не заварным кремом и политый сверху шоколадом. На аперитив попросила принести кисленький кир и, когда поднесла рюмку к губам, вдруг увидела, что из-за соседнего столика ей приветственно улыбается, подняв такую же рюмочку с тем же самым, видимо, киром, какой-то молодой человек – потасканный, небрежно одетый и еще более небрежно причесанный. Очень странно – его облик показался знакомым Эмме. «Не слишком ли много знакомых лиц для одного дня? Неужели он тоже нижегородец?!» – насмешливо подумала она, но тотчас сообразила, в чем дело: парень слегка, весьма отдаленно, но все же походил на Романа. Разрезом глаз, цветом волос, стройностью, легкостью движений, всем типом… Правда, это лицо отмечено печатью страдания и порока, у Романа еще не исчезла из глаз юношеская жадность до всех искушений мира, готовность радоваться и только радоваться всему, что предлагает жизнь, не замечая никаких ее горестей и печалей…

Ну что ж, вспомнить о своем, с позволения сказать, пасынке Эмме всегда было приятно, поэтому она сдержанно улыбнулась в ответ на улыбку парня, покачала в воздухе рюмкой, делая вид, что чокается с ним, и тотчас забыла о нем, вновь обратив все свое внимание к Фанни.

Глаза хозяйки бистро были по-прежнему печальны, однако лицо приобрело выражение озабоченное, на губах порою мелькала улыбка. Она то присаживалась за маленький столик, задвинутый между японской ширмой, расписанной в стиле Хокусая, а может быть, судя по изысканной тонкости, вернее, ветхости ткани, даже им самим, и каким-то мраморным сооружением вроде умывальника, только почему-то уставленного цветочными кашпо, то проходила за стойку, то исчезала в маленькой дверце, ведущей, видимо, на кухню, и появлялась оттуда с подносами, помогая официантке, когда та не успевала обслужить всех посетителей… Эмма ела медленно, тянула время не только потому, что хотела внимательней присмотреться к Фанни, но и потому, что в этом бистро было необычайно уютно. Дивная атмосфера смешения современности и старины, причем красивой старины: все вещи подобраны вроде бы случайно – вернее, никак не подобраны, – но на всем печать изысканного вкуса. И обворожительна сама хозяйка, пусть она немолода и возраст ее виден, хоть и смягчен смелой одеждой, стройностью, ухоженностью, живостью движений, – в Фанни очаровывало то же смешение времен и стилей, которое ощущалось здесь во всем…

Она была приветлива со всеми посетителями, но печаль уходила из ее глаз лишь тогда, когда в поле ее зрения появлялись молодые мужчины, заметила Эмма. Этот интерес был не вызывающе-сексуальным, но и отнюдь не материнским. Возможно, Фанни даже не отдавала себе отчета в том, что преображается рядом с юношами. Эмма понимающе вздохнула: она знала этот тип женщин, она сама отчасти была такой. Потом нахмурилась… какая-то мысль мелькнула…

– А позвольте уточнить, – раздался над ее ухом вкрадчивый шепот, – вы флик или лесбиянка?

Вилка выпала из рук Эммы и упала на пол. Звон показался оглушительным, кое-кто за соседними столиками оглянулся.

– Мао! – послышался насмешливый голос. – Замени вилку этой даме!

Теперь уж к Эмме повернулись все, даже Фанни, которая как раз читала какие-то бумаги за своим столиком. Эмму словно кипятком облили, однако в глазах Фанни было обычное вежливое внимание и больше ничего.

– Одну минуточку, – сказала она, – прошу прощения.

Словно именно она уронила эту несчастную вилку, а не Эмма!