Мост к людям

Смена литературного амплуа да еще такого сильного и самобытного художника, как Бажан, могла быть продиктована лишь весомыми обстоятельствами — либо в нем самом, либо в характере литературы, в которой поэт работал. А обстоятельства и на самом деле не способствовали полному раскрытию лирического таланта интеллектуально развитой личности, каковой уже тогда в значительной степени был Бажан. То было время массового и стихийного проявления творческих сил трудового народа, молодым поэтам иногда не хватало не только необходимых знаний, но и литературной грамотности. И хотя они преимущественно были именно лириками, поэтика большинства из них не поднималась выше дилетантского стихотворчества. На таком фоне глубоко поэтические и совершенные по форме стихотворения Бажана выделялись столь резко, что выглядели чужеродным и нехарактерным явлением. Недаром тогдашняя критика обвиняла поэта и в позорной интеллигентщине, и в недозволенной книжности, и в других смертных грехах.

Таковы были внешние обстоятельства. Что касается внутренних, то после подобных обвинений оставалось только одно — записывать свои произведения в аккуратненький блокнот и беречь его для будущего. А разве мог себе это позволить поэт с таким общественным темпераментом, как у Бажана! Ведь фактически это означало бы лишить свое творчество активной роли в художественной жизни общества.

И поэт постепенно начал переселяться в другой жанр — на неосвоенную целину будущей советской поэмы.

Нельзя сказать, что тем самым он выбрал себе более легкий путь. Поэма, как известно, самый сложный поэтический жанр: она требует не только совершенной техники стихосложения и ярчайшей выразительности слова, но и точной композиции, и предметного изображения, а главное — правдивых человеческих характеров. Подлинная поэма не может быть создана без глубокого проникновения в человеческую психологию и характер общественной жизни и, оставаясь поэтическим произведением, требует тонкого вкуса и кропотливого анализа, свойственного романисту. Вот почему в области поэзии она является определяющим жанром, а для автора настоящим испытанием его творческих возможностей и сил.

И Микола Бажан обратился именно к этому самому сложному жанру. Но обратился не сразу, словно понимая нелегкость такой задачи и пытаясь как можно лучше к ней подготовиться. Его «Строения», «Трилогия страсти» и «Беседа сердец» еще не были поэмами в полном понимании, они скорее были похожи на временные мостки между его лирикой и будущими произведениями в жанре поэмы, но в них уже звучат широкая полифония и глубоко разработанная гармония, одинаково близкая и лирике, и эпосу.

И, наконец, «Гофманова ночь» — уже настоящая поэма, в которой, однако, еще отзывается скрытый лиризм, но уже явно ощутима эпическая фундаментальность.

Значительно позднее появилось «Бессмертие» — произведение, высоко оцененное и одобрительно принятое широким кругом читателей. Это действительно выдающееся произведение, и к общей оценке его я могу только присоединиться. Но как писателя меня интересует не только готовая, так сказать, продукция, а и производственный процесс, и, исходя из этого, хочется высказать некоторые замечания.

В авторском подзаголовке к «Бессмертию» жанр этого произведения определен как «три повести». Случайно ли произведение, написанное стихом, автор называет не поэмой, а повестью?

Мне кажется, что в данном случае такое авторское определение является предупреждением. Похоже, что, разогнавшись по пути к поэме, поэт по инерции перескочил некую грань, попав вместо желанного жанра в царство едва ли не прозаической повести. Но он понимает это сам и потому предупреждает. И в самом деле — точности, пунктуальности, даже скрупулезности в зарисовке бытовых деталей в «Бессмертии» мог бы позавидовать не один современный автор повестей: вещи показаны всесторонне, они имеют все приметы материальности и отнюдь не похожи на двухмерные театральные декорации.

В дальнейших поэмах автор откажется от такой детальной обрисовки вещей и, густо творя масляную живопись даже не кистью, а мастихином, применит свои художнические способности не к вещам, а к изображению психологических перипетий и обстоятельств.

Можно было бы привести немало строк из «Бессмертия» и более поздних поэм, как, например, «Полет сквозь бурю» или «Четыре рассказа о надежде», которые проиллюстрировали и подтвердили бы это. Если первое произведение, словно задавая тон всей повести, поэт начинает с описания того, как тает в стакане горячего чая кусочек сахару, а самовар почти физически ощутимо выдыхает из себя пепел и жар, то нарисованные с не меньшей наблюдательностью детали в других поэмах уже существуют не сами по себе, а лишь как способ проявить и подчеркнуть внутреннее состояние человека.