В пышных медных волосах Эдит Миттс была одна седая прядь. Ей шел семьдесят второй год, но я бы поверила и в то, что ей всего лишь шестьдесят. В кухне с низким потолком, у одной из стен, стояло несколько ящиков с супом «Кэмпбэлл».
Джек-рассел-терьер и миниатюрный шнауцер, кружа и скользя по линолеуму, лезли Миттс под ноги.
- А не пошли бы вы отсюда, - сказала та, шлепнув собак мухобойкой. Когда те отстали, Миттс потянулась к куче из сотен писем и самодельных открыток от своего сына, Грега Кука. Женщине понадобилось два часа, чтобы прочесть вслух все, что сын присылал ей с тринадцати лет - ведь именно тогда она отправила Грега в Бейкер-Сити, в исправительную школу. Миттс не хотелось вдаваться в подробности о тех давних временах; она лишь сказала, что была двадцатисемилетней матерью пяти детей, когда встретила отца Кука, которому на тот момент было семнадцать. Они были бедны и переезжали «порой по два-три раза за учебный год», обитая зимой в палатках в лесу. У Кука из друзей были только его псы. Он плохо учился. Иногда отец обходился с ним жестоко. Да еще в придачу к этому сама Миттс пила.
Женщина все разглядывала и разглядывала открытки с цветными рисунками медведей и птиц, но чаще всего - роз, десятков роз. Она все читала и читала слова любви от Кука: о том, что она лучшая мать в мире, что он сильно ею гордится. Она тоже им гордилась - гордилась тем, что он сообщил полиции, где спрятал трупы; тем, что он в подробностях рассказал ей о своем преступлении. Он привел Шеннон Маккиллоп в лес и заставил ее снять туфли - чтобы не сбежала. Когда та заявила, что ей больно шагать, он опустился на корточки и усадил ее себе на плечи: Грег не хотел, как он выразился, «чтобы на ее ступнях остались ссадины». А потом он отрезал Шеннон стопы, голову и руки. Кук рассказал и о том, как заставил еще двух людей выкопать себе могилы и даже помолился вместе с ними, прежде чем застрелить.
- Ни капли, - ответила Миттс на мой вопрос о том, злится ли она на сына. - Он сожалеет о своем поступке, а мертвых не воскресишь.
Мы завершили нашу беседу уже в десятом часу вечера. Я убедила Миттс поужинать супом: поднявшись из-за стола, та едва не потеряла сознание. Миттс сумела разогреть суп, но не стала есть его; ей захотелось показать мне семейные фотографии у входа в дом. Миттс рассказала, как однажды напилась пива и «отстрелила петуху голову, чтобы не кукарекал». Она пожелала мне счастливого пути до Ла-Гранде: сейчас шел сезон охоты на лосей, и порой эти животные выходили из леса прямо на дорогу. Именно поэтому отец Кука находился сейчас в лесу - охотился.
На улице было около нуля, и двухполосная дорога до Ла-Гранде не освещалась. Меня беспокоило то, что пьяный или обкуренный водитель спокойно может нарушить правила и выехать на встречную полосу. Я вспомнила рекомендацию о том, что делать, если на тебя едет автомобиль (или идет лось): не смотри на него; смотри, куда едешь, тогда избежишь беды. Миттс считала сына едва ли не героем за то, что он признался во всем полиции; одних лишь слов сожаления было достаточно, чтобы мать его простила. И менять свое отношение она пока не собиралась.
Уже в мотеле я поела то, что взяла с собой в дорогу, при этом наткнувшись в телевизоре на финал фильма «Зеленая миля», где на электрическом стуле казнят невиновного. Много слез и скрипок. Спалось мне плохо: всю ночь снились свежевырезанные
позвоночники, короткие и длинные, причем один - в рамке.
Я проснулась на рассвете, когда услышала мужские голоса. Двое в камуфляже, в трех шагах от моего окна, грузили ружья в свой автомобиль. Сегодня все места на парковке были заняты, в большинстве своем - грузовиками с охотничьим снаряжением.
К 8:40 на ступенях здания суда в округе Юнион собралось по меньшей мере сорок человек. Почти все мужчины были одеты в костюмы мышиного цвета. Некоторые говорили, что отпросились сегодня с работы. Двери открыли в районе девяти. Мы гурьбой прошагали по узкому коридору, после чего нас по одному запустили в зал. В помещении было слишком жарко. Люди снимали пиджаки и выглядели как грешники в аду: они дрожали, и пот с них струился слезами. Широкоплечий мужчина на скамье напротив сидел настолько неподвижно, будто его позвоночник был отлит из арматурной стали.