Мост самоубийц

— Мы постараемся не задержать вас надолго, — пообещал ему следователь. Водила пожал плечами:

— А мне чего? Хоть весь день бродите. Раз уж платите.

— Не переживай, не обидим. — Морошин хлопнул его по плечу и вышел из машины.

— Ну как, отдохнула хоть чуть-чуть? — спросил он, раскрывая передо мной дверцу и галантно подавая руку. Ладонь у него была твердая и сухая, словно он руками всю жизнь сваи заколачивал, а не в кабинете сидел.

— Немного. Дорого он берет? — Я кивнула на водителя. — Если что, я в доле. Следователям не так хорошо платят, как частным детективам.

— Плачу я, и это даже не обсуждается. — Морошин оскорбленно поджал губы.

— Послушайте, господин Упертая Задница, оставьте свою средневековую галантность.

— Спорить будем потом, — сказал Лев Марсович, глядя мне куда-то за спину. Я обернулась — за оградой ближнего к нам дома стояла пожилая женщина в большой коричневой куртке явно с мужского плеча и подозрительно нас осматривала.

— Аборигены, — обрадовалась я. — Пятница, за мной!

— Вообще-то, по логике Пятница — это ты.

Мы приблизились к женщине и поздоровались.

— Мы из полиции. — Я постаралась улыбнуться как можно более искренне.

— Я из полиции, — поправил меня дотошный Морошин. — Скажите, пожалуйста, вам известно семейство Южных? Помните таких?

— Они жили здесь лет тринадцать — пятнадцать назад. Семья и двое детей, мальчик и девочка. Мать умерла, и отец с детьми уехали из этой деревни.

Женщина нахмурилась и нехотя сказала, пожевав губами:

— Помню. Как не помнить!

— Вы не могли бы нам о них рассказать?

— А чего рассказывать? Столько лет прошло. Они сюда ни разу не приезжали. Даже могилу материнскую не навещали. Мы, местные, ухаживаем за ней.

Неожиданно по крышам застучал мелкий частый дождик. Мы с Морошиным тоскливо посмотрели на потемневшее небо.

— Извините, мы не могли бы побеседовать где-нибудь под крышей? — вежливо спросил мой спутник. Женщина снова нахмурилась:

— А документик-то покажи…

Морошин расстегнул куртку, вынул из внутреннего кармана удостоверение и протянул ей.

— Господи, ну и имечко, как у призовой собаки, — сказала женщина, вчитавшись в документ. Затем она сняла железное кольцо, накинутое на калитку и колышек ограды, толкнула хлипкую дверь и произнесла:

— Проходьте, только обувь на террасе снимите.

Мы повиновались.

Женщина повела нас в дом по выложенной битым кирпичом дорожке. Ее облетевший сад, наверняка пышный и цветущий летом, сейчас выглядел мрачным и неухоженным. Из большой конуры, покрытой брезентом, выглянула толстая равнодушная собака, поворчала и снова залезла обратно. Морошин неодобрительно не нее покосился и, мне показалось, даже слегка прибавил ходу, чтобы быстрее пройти мимо.

Помещение, которое женщина назвала террасой, было завалено бытовым хламом так, что широкого окна, выходящего во двор, почти не было видно. Я не удержалась от мысли, что, будь у меня дом в деревне, я бы использовала террасу по-другому. Та же мысль, очевидно, посетила и Льва Марсовича, который немного нервно оглянулся вокруг, стаскивая с ног ботинки, словно ожидал, что из-под груды старой мебели вдруг выскочит Регина.

К счастью, хозяйка провела нас в дом. Удивительным образом кухонный закуток, в котором мы расположились, напоминал маленькое помещение в доме Алексея Южного, через окно которого мы проникли в его жилище. Правда, местный вариант на музей совсем не походил. На плите что-то кипело в кастрюле и плевалось на сковороде. Помещение было затянуто белесым чадом, и я с горечью поняла, что вся моя одежда уже пропиталась этим запахом небрежной готовки. Хозяйка открыла форточку и щелкнула рычажком на электрическом чайнике. Он тут же зашумел, периодически издавая короткие взрывные звуки, что свидетельствовало о большом количестве накипи, от которой, скорее всего, его никогда не очищали.

— Как вас зовут? — спросил Морошин, стараясь улыбаться.

— Анна Олеговна. Солнцева, — ответила женщина, присаживаясь за стол вместе с нами. — Что вам рассказать-то?

— Все, Анна Олеговна. Все, что помните о Южных.

Хозяйка повела бровями, словно сомневаясь в том, что ее слова кому-нибудь пригодятся.

— Ну… Южаки всегда жили отдельно от всех. В том смысле, что вели себя как затворники. Ни с кем особо не знались, в гости не ходили. Про отца я мало знаю. Большой такой мужик был, рукастый. Дом у них был всем на зависть. Павел Иваныч все умел: и дрова рубить, и лес валить, и коров доить. За грибами ходил — целые бельевые корзины подосиновиков приносил! Жена у него была из нашей деревни — Сима ее звали. Серафима. Незаметная, тихая, скромная. Ни в чем плохом замечена не была. Наши бабы из зависти прозвали ее «мышь бледная».

— Из зависти? — переспросила я.

— Конечно, из зависти. Паша Южный — мужик видный и домовитый. Такого любая бы отхватила, если б могла. Вот только счастье недолгое у них было. Померла она рано. Двоих детишек после себя оставила. Бабы-то наши местные, кто не замужем был, уже и глаз положили на Павла. А он возьми и уедь! Всех с носом оставил. Любил, говорят, жену свою — очень сильно любил.

— Расскажите, пожалуйста, как умерла Серафима?