Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа

тогда же начали свой труд на полторы тысячи километров западнее²². Но если те искали в не­мецком народе простоты, которая воплотит в себе единство, то восстановительная программа рабби Нахмана была более космической и диа­лектической. Он не хотел создавать общий нар­ратив из разрозненных традиций — он порвал со всякой непрерывностью и начал все заново. Разработка совершенного камуфляжа была необ­ходима для маскировки конечной цели, состояв­шей в передаче подлинного смысла сказки. Этот смысл был закодирован в отклонении сказки от нормы. Чем сложнее сказка, детали ее сюжета, интрига, причудливый символизм, тем больше в ней искупительного веса. Чем больше сказка от­клонилась от изначального пути, тем очевиднее тот факт, что у нее действительно есть скрытый смысл²³.

Рабби Нахман еще больше усложнил свою за­дачу, избрав именно тот тип повествования, ко­торый немцы называют Marchen, а по-русски обычно именуется «волшебной сказкой». Более естественным вариантом были бы легенды, чу­десные деяния и истории, зафиксированные в Талмуде, мидрашах и Майсе-бух — во всех этих типах текстов есть свидетельства о контакте свя­тых людей с Богом и со сверхъестественными явлениями. Некоторые из них давно приобрели священный характер; некоторые остались мест­ными легендами в Регенсбурге, Праге и даже в близлежащем местечке Окуп, где родился Бешт. Напротив, вундер-майсе рассказывает о магиче­ских снадобьях, которые изменяют облик чело­века, о юношах, которые превращаются в птиц,

о путешественниках, которые перешли реку Самбатион и оказались в еврейском Тридевятом царстве, где живут десять потерянных колен, о соблазнах и похищениях, о браках, которым не давали состояться на земле и они совершились на небесах. Чудеса были обычным делом, так же как и повторы, когда сюжет сказки состоял из от­дельных эпизодов. Обычно вундер-майсе считали вымыслом²⁴.

Как романтично представлять себе рабби Нахмана, потомка двух хасидских династий, скитающегося по лесам и вникающего в устное народное творчество православных паломников и украинских крестьян! А как еще он бы дошел до «сказок, которые рассказывают другие народы»? Но Нахман не черпал вдохновение напрямую из народа, еврейского или нееврейского; он обра­тился к сборникам рассказов на иврите и иди­ше. О магических снадобьях он довольно мно­го мог прочитать в «Прекрасной истории» (Айн шейне гисторие), именуемой Бове-майсе, про­заической переработке идишской поэмы Элиягу Левиты «Бово д’Антона» (Исни, 1541), которая, в свою очередь, является переработкой итальян­ского рыцарского романа. Созданная Нахманом сказка «О царском сыне и дочери императора», повествующая о невесте и трех юношах, кото­рые добиваются ее руки, легко могла выйти из «Мордехая и Эстер, прекрасной и волшебной истории о женихе и невесте», самого популярно­го романа XIX в.²⁵ на идише. Чтобы запутать сле­ды заимствования, он придумывал еврейские имена, места и обстановку. Если в истории о женихе и невесте Боруху, сыну рабби Фридмана, помогал Илия-пророк, то герои сказки Нахмана безымянны; ее сюжет нарушает законы приро­ды, действие происходит в абстрактном городе, дворце или пустыне. В новых архетипических условиях и внутри запутанной интриги эти пер­сонажи должны приобрести новое мистическое значение. Сочиняя сказки заново так, чтобы они открыли свои мессианские и каббалистические тайны, Нахман возвращал их в прежний вид, которого они никогда не имели в памяти еврей­ского народа. Ни один человек, если он не был величайшим цадиком своего поколения, не мог бы противостоять объединенной силе Сатаны и швиры.

Так что возвращение рабби Нахмана к волшеб­ным сказками было только исходным пунктом, так же как изучение современного немецкого фольклора вдохновило братьев Гримм собрать воедино рассыпавшиеся искры тевтонской ми­фологии и восстановить из них первичный миф. В свете того что они обнаружили в отдаленном прошлом, они пришли к выводу, что немецкие волшебные сказки, даже их собственный сборник «Детские и семейные сказки», представляют со­бой «разрушенный миф», нарратив веры, сокру­шенный европейским христианством²⁶. Нахман воспользовался другим подходом, чтобы преодо­леть пропасть между мифом и обычной историей. Он решился реэтимологизировать многие из тех же самых волшебных сказок, доведя их до древнейших времен.