Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа

Не менее странным для человека, выступаю­щего в роли магида, был язык, который исполь­зовал Дик. Магиды изъяснялись высоким стилем, гейхер ганг, как сказали бы литовские евреи. В подражание магиду, который перемежал разго­ворный и ученый язык, Дик приправил свои рас­сказы цитатами на иврите, частично подлинны­ми, частично выдуманными. Но поскольку Дик пренебрежительно относился к использованию идиша — не говоря уже о том, что его местный ва­риант был слегка архаичен — он стал вставлять в речь еще большее число фраз на правильном не­мецком языке, а впоследствии и по-русски, в по­пытке «улучшить» вульгарную речь и расширить скудный запас слов своих читательниц. Ни чита­тельниц, ни издателя Дика результат особенно не волновал⁹².

Дик покровительствовал своей женской аудито­рии, которая, на его взгляд, больше нуждалась в наставлениях, чем мужская. Вкусы у женщин были грубые (примером чему служит их при­страстие к рассказам о чудесах). Они поверх­ностны и легкомысленным от природы, и их врожденные недостатки получили полную сво­боду при польских правителях, которые века­ми поощряли женщин идти против своего есте­ства и брать на себя всю еврейскую экономику. Наиболее восприимчивы к греху были кабатчи­цы, поскольку (как объяснил Раши), Раав, кото­рая укрыла Иисуса Навина и его людей, была не блудницей, зона, а поставщицей продоволь­ствия, мазон⁹³. И если мужчинам надо прово­дить меньше времени в синагогальном доме учения и более активно заниматься делами, то женщинам следует подражать библейским до­бродетельным женам (Прит. 31:10-31), чтобы стать хорошими хозяйками и преданными ма­терями⁹⁴.

Так и пошло: к каждому пункту — библейский контрапункт; к каждому уроку — раввинское изречение. И хотя в результате порой могло на­ступить пресыщение и иногда Дик был слишком назойлив, но эта привычка стала его второй на­турой. Чем были для Нахмана из Брацлава псал­мы, Зогар и лурианская каббала, тем для Айзика- Меира Дика был мидраш. На почве мидраша цвело его еврейское — и религиозное — вооб­ражение. Вместо того чтобы посещать литера­турные мастер-классы в Теннеси, как нынешние студенты, Дик изучал, каким образом раввины связывали Писание с повседневной жизнью. Там, где они отклонялись от главной темы, отклонял­ся и он. Там, где они жертвовали повествователь- ностью ради очередного неожиданного лика би­блейского слова или выражения, жертвовал и он, особенно в тяжеловесных ученых примечаниях к рассказам.

Для виленского маскила раввинистическая Библия была критерием реальности. А иногда два мира сливались воедино: Библия и Вильна вместе были идеальным мерилом еврейского по­ведения. «Никто из них не отважился уйти даль­ше чем на версту от города, — писал Дик о евреях воображаемого местечка Лапец, — и их позна­ния о большом мире напоминали о дочерях Лота, которые думали, что Содом — это и есть весь мир и что если он разрушен, значит, для них не оста­лось других мужчин, кроме собственного отца; или вот еще лучший пример — как наши вилен­ские меламдим (школьные учителя иврита), ко­торые родились во дворе синагоги, провели там всю жизнь, но считают себя светскими людьми, потому что они хорошо знают географию изну­три»⁹⁵.

Но если еврейскую реальность библейские аналогии сводят к пародии, то еврейский роман они возвышают до уровня мифа. Святость дома

Авигайль в Меце XVI в. сразу же видна бедному ешиботнику, который пришел в гости к ее отцу на субботу, потому что «хала была накрыта до­рогой вышитой золотом тканью, которая бле­стела, как капли росы, что когда-то покрывали манну»⁹⁶. Йегошуа бен Йосеф выражает свою без­граничную благодарность такими библейскими аналогиями:

Дражайшая Авигайль, сонамитянка не старалась так для Елисея, как ты для меня в эту субботу... больше того, со­намитянка прислуживала человеку, который не нуждал­ся в ее услугах, а ты побеспокоилась о том, кто находит­ся в нужде. (29)

А голова карпа, которую ты положила на мою тарелку ве­чером в пятницу, стала для меня тем же, чем был кувшин воды, который Ревекка налила Елиезеру. (31)

Делая доброе дело в исполнение долга благо­дарности, Йегошуа пообещал взять Авигайль в жены, когда вернется. А в ожидании она хранит у сердца оставленный им платок, «как поступи­ла некогда жена Потифара с одеждой, которую он оставил у нее» (35, сноска).