Мотя

Некоторые души, очевидно, привязаны к одному месту и за что-то принуждены воплощаться только в определенном географическом пространстве – иначе откуда такое спокойствие при виде всего этого? И не просто спокойствие, а даже любовь?

Любовь. Морковь.

Глава 3. Магнитка

16

Магнитогорск встретил их метелью – несмотря на уже довольно позднее утро солнца почти не было видно, только маленький тусклый шар можно было разглядеть в небе. Зато комбинат выдыхал красивый оранжевый дым, парили градирни, похожие на грустных курящих слонов.

– Ну вот, Магнитка, – сказала Мотя, потянувшись, – приехали.

– Умыться и почистить зубы, – проснулась Нюра, – и чаю.

Автобус подрулил к перрону, пассажиры, разминая затекшие члены, начали одеваться, собирать вещи. Azad уже не пел, водитель с помятым лицом приоткрыл окно и закурил. На Привокзальной площади Мотя показала друзьям памятник, изображавший черного мускулистого парня: – Вот, раньше в Бельгии стоял, потом на ВДНХ валялся, никому не нужный, назывался – Рабочий. Теперь тут стоит, называется – Металлург. Медный, между прочим. Зачем его в черный покрасили – непонятно…

– Это что, – сказал Кока, – мухинскую Колхозницу вообще дефлорировали. Бугаев-Африка.

– Западает на высоких возрастных женщин, м? – спросила Нюра. – Это комплекс… Хотя, в Молдавии, я слышала, кто-то даже венчался с памятником. Что-то в этом есть, определенно. Ладно, пошли умываться, не пить же чай грязным ртом.

Нюра выдала каждому по бумажному полотенцу, китайской одноразовой зубной щетке и пакетику с зубным порошком «Артек». Друзья привели себя в порядок и отправились в ближайшее кафе.

– Я вот что подумала, – сказала Мотя, облизывая с губ молочные «усы» – вместо чая она взяла бутылку башкирского катыка, – река же подо льдом. Как мы увидим, где трубы комбината не отражаются в воде?

– Не беспокойся, – ответил Кока, – я кучу фотографий комбината перерыл, трубы уже почти нигде не отражаются, можно в любую проходную заходить, чтобы через забор не лезть, там колючка. Только пропуск нужен.

– Тоже не проблема, нас сердце Завенягина проведет, я знаю, – Нюра достала из-за пазухи коробочку и приоткрыла ее, любуясь зеленым сиянием.

– Тогда предлагаю в гостиницу, как раз на левом берегу есть, «Азия» называется. Нам же только ночью олений парк искать, а он тоже на левом. Отоспимся и пообедаем нормально.

Они сели в нужный трамвай – здесь они ходили в сцепке из трех вагончиков – и оправились на левый берег Урала. Гостиница оказалась старым помпезным зданием желтого цвета: «золотая дремотная» – прокомментировала Мотя.

– Ну, почти, – согласился Кока, – 1929 год.

Кока протянул дежурной за стойкой какие-то очередные бумаги о слете юных металлургов, та было засомневалась, но Мотя и Нюра в школьной форме с белыми передниками и красными галстуками так лучезарно улыбались, что ключи от номеров они таки получили. В гостинице было пусто, хотя и всюду раздавались какие-то звуки: то радиопомехи из транзистора, то щелчок звукоснимателя, то женский смех, то густой баритон, напевавший «Трансвааль, Трансвааль, страна моя…» – но постояльцев видно не было.

Кока в своем номере завалился на кровать с неизменным Стивенсоном, девочки же, напевая «Отоспимся в гробах», отправились на правый берег, в Европу – разглядывать сталинские архитектурные излишества и фотографироваться у памятника Первой палатке. Они погуляли почти до вечера, перекусили в пельменной, и отправились в гостиницу, выспаться перед ночными приключениями. Кока к тому времени уже проснулся, составил план местности, раздобыл где-то кирку, и теперь расхаживал по номеру с позаимствованным у соседа приемником в руках, из которого доносилось: «в шорохе мышином, в скрипе половиц…». Нюра вручила Коке бумажный пакет с пирожными, и они договорились встретиться ночью в вестибюле, в 23.00.

В назначенное время, выспавшиеся, они вышли из гостиницы. Метель ночью стихла, потеплело, и повалил снег. Выспавшиеся девочки, дурачась, ловили языком большие снежные хлопья и смеялись, Кока же был отчего-то мрачен, кирка на его плече угрюмо поблескивала.

– Ну же, Смирнов, проснись! – сказала веселая Нюра, – вот я тебе спою!

Она жарко зашептала ему в самое ухо:

– Как медузы после шторма

В предрассветном хлороформе

Мы движемся на ощупь,

Спать хочется до тошноты…

Кока помотал головой, ему было щекотно от шепота Нюры, но тут уже Мотя зашептала ему в другое ухо:

– Жизнь печальна, а сон так сладок,

Так стоит ли играть с мозгами набок?

Но я прошу тебя: верь мне,

Верь мне, верь мне…

– А скажите, девочки, – сказал Кока, чтобы отвлечь их, – вы читали стихотворение Андропова про смерть?

– «Да, все мы смертны, хоть не по нутру Мне эта истина, страшней которой нету», – процитировала Нюра, – это?

– Ага, – подтвердил Кока, – мне там один момент непонятен. Вот он пишет: «Мы бренны в этом мире под луной: Жизнь – только миг (и точка с запятой); Жизнь – только миг; небытие – навеки». Как же небытие навеки, если «точка с запятой»? То есть, дальше продолжение, раз точка с запятой? Скажи мне, Одинцова, как бывший командир звездочки?