Мотя

– Не-ет, – снова улыбнулась Нюра, – стрелять у нас будешь ты, как майор Лариса Ивановна Крофт, с двух рук. Как ефрейтор Молдагулова и часовой Калимулин⁶ в одном флаконе. А я буду Невада-тян, мне Кока вон какие мачете соорудил.

Нюра показала две большущие, сантиметров 50 в длину, ложки для обуви, с кольцами на ручке. Эти сработанные из нержавейки ложки Кока сделал плоскими, заточил с двух сторон, а рукояти обмотал черной матерчатой изолентой – Нюра продела в кольца мизинцы, и виртуозно покрутила ложки как керамбиты, меняя хват с прямого на обратный: «Сайок Кали".

– Где ты взяла револьверы? – спросила Мотя у подруги.

– «Откуда-то во сне взялись револьверы», – ответила Нюра цитатой. – Со скрапа⁷ притащила, их там много, на переплавку привезли. А в каком-то цеху даже в асфальт закатали, вместо щебенки. Это Mauser ZigZag, видишь? Прямо удивляюсь, откуда их там столько. Хорошие машинки.

– Неплохие. Хотя я бы предпочла РШ-12, – улыбнулась Мотя.

– Я тебе перед смертью письмо пневмопочтой отправил, Мотя, – сказал Кока, который сидел в углу комнаты, и затачивал напильником большой пожарный багор – выкрашенный красным, багор явно раньше висел на одном из щитов вместе с таким же красным топором и смешными коническими ведрами.

– Письмо…, – Мотя задумалась, вспоминая.

– Да ладно, не тужься, – засмеялась Нюра, – там Кока писал о том, что ему рассказал Ятыргин. А Ятыргин ему рассказал, что для получения стального сердца нужна шихта – это такая смесь материалов, которая загружается в мартеновскую печь. Полученную сталь мы выльем в изложницу, которой и будет графитовое сердце Веры Мухиной.

– Ага, – кивнула Мотя, – и что же будет шихтой?

– Павлики. Вернее, их трупы. Ну, и еще кое-что, – ответил Кока.

– Что ж, понятно. Когда выдвигаемся?

– А прямо сейчас, что тянуть, – Нюра протянула Моте револьверы и рюкзак с патронами. – Идем?

– Идем, – согласились Мотя и Кока.

На почти пустом трамвае две странных девочки с рюкзачками за спиной и разноглазым котенком на руках и мальчик с пожарным багром пересекли реку Урал, уверенно промаршировали мимо охранницы на проходной, быстрым шагом миновали крытые переходы, просочились сквозь ворота цеха и остановились перед последней дверью.

– Разворачивайтесь в марше!

Хватит шептать: God bless them.

Тише, пасторы!

Ваше

Слово,

товарищ Ван Хельсинг, – шептала Нюра.

– Начали? – спросила Мотя.

– Девочки, а посчитаться? – поправил очки Кока.

– Смирнов, ты все же удивительный начетчик и талмудист, – прошипела Нюра, – ты еще Бардо Смерти им прочти.

– У попа была собака, оба умерли от рака, – тыча стволом, посчитала Мотя. Ствол остановился на Нюре.

– Холат! – сказала Нюра, и пнула дверь ногой, влетая в проем сверкающим вихрем, – Покажитесь, дети нежити! я – голос прощения, что уничтожит ваше тщетное бытие!

Мотя указала стволам цели, и два Первосвидетеля рухнули, заливая кровью пол.

Следом, вращая багром, как содэгарами, появился Кока.

– Каждый день, проснувшись, – шептал Кока сквозь гудение багра, протыкая грудь очередного павлика, или подсекая подвернувшуюся вражескую ногу, – говори себе: сегодня я столкнусь с человеческой нетерпимостью, неблагодарностью, нахальством, предательством, недоброжелательностью и эгоизмом. Их корень – неспособность людей различать добро и зло. Но что до меня – я ведь уже понял, что хорошо, и что плохо. И осознал природу заблудших людей.

– Холат! – весело орала Нюра, проносясь по залу смертоносной бурей, то там, то сям взлетая над черно-красной толпой. Гремели выстрелы, слышалось урчание багра и вопли смертельно раненых.

– Они – мои братья не в физическом смысле, но они тоже наделены разумом и несут в себе частичку божественного замысла, – продолжал Кока. – Поэтому ничего из их слов и действий не может причинить мне вред, ничто не способно запятнать меня. Я не могу злиться на братьев или чураться их, ведь мы с ними рождены для общего дела, как две руки, две ноги, два глаза или челюсти, верхняя и нижняя. Когда две руки мешают друг другу – это нарушение законов природы. А что такое раздражение, как не форма такой помехи?

– Читай им, Мотя! – закричала Нюра, пробиваясь сквозь разрубаемые тела к Ятыргину.

Мотя опустилась на колено, заряжая наганы, и начала: "На это он отвечал мне: пойди, спроси беременную женщину, могут ли, по исполнении девятимесячного срока, ложесна ее удержать в себе плод? Я сказал: не могут. Тогда он сказал мне: подобны ложеснам и обиталища душ в преисподней…"

– Безумие висит на сердцы юнаго: жезл же и наказание далече от него, – поддержал Кока, раскидывая багром павликов, пытающихся схватить Мотю.

Мотя зарядила пистолеты, и пули снова засвистели по залу.

– Отдай мое стальное сердце, Ятыргин! – вопила Нюра, заливая кровью зал.

Скоро все было кончено.

– И сразу же в тихое утро осеннее,

В восемь часов в воскресение,

Был приговор приведён в исполнение, – сказала Нюра, вытирая свои ножи от крови.