Мотя

Брафф, которым уже заинтересовалось ОГПУ, погиб после своего диспута с Эйнштейном, на котором тот сказал: «Бог не станет создавать то, чего не может увидеть человек», и Брафф возразил: «Бог только это и создает, потому что у Бога и человека разное устройство зрения, и видеть главного мы не должны». Тогда Эйнштейн спросил: а как же Бог тогда допустил вас и вашу догадку? Случайность, но ее легко исправить, – ответил Брафф и через неделю был сбит автомобилем, которого не нашли. ОГПУ заинтересовалось и этим, но вышло какими-то расходящимися тропками на Тухачевского.

А сын царского полковника летчик Благин, который таранил "Максима Горького" – самый большой самолет в мире? А приехавший из Крыма розенкрейцер Белюстин? В общем, страна находилась в окружении внешних и внутренних врагов, и была вынуждена проводить индустриализацию в кратчайшие сроки, делая все возможное, не щадя никого.

Руководил геологическими партиями ребенок-академик Яков Моисеевич Гугель, в свои пять лет уже бывший полным кавалером ордена Трудовой Славы, а в шесть получивший пятый орден Трудового Красного знамени, при вручении которого он сидел на руках знаменитой Тамары Ханум. Яков Моисеевич родился в глухом сибирском селе в семье учителя географии, рос болезненным ребенком, почти не вставал с кровати. Будущий академик рано лишился матери, и отец, уходя на работу, вываливал на постель ребенка географические атласы. Постепенно географ заметил, что сын как-то необычно реагирует на места залежей полезных ископаемых, и особенно болезненно – на предполагаемые месторождения нефти.

С тех пор маленький академик-геоэмпат жил в закрытом северном городе Юдольске, в здании, охраняемом взводом офицеров НКВД. Ежемесячно в комнату Гугеля вносили огромную, подробнейшую физическую карту Советского Союза, и медленно водили по ней указкой, ожидая, когда орденоносное дитя начнет биться в истерике. В зареванное ребенком место тут же отправлялся геолог, у которого была при себе винтовка, определенный срок для нахождения ловушки нефти и, после доклада первому попавшемуся представителю власти, право на трехдневное разграбление ближайшей деревни, если все сложится удачно.

С тех пор многое изменилось, геологи перестали быть людьми, выкованными из стали в подземельях горных институтов, несколько раз поменялось название организации, охраняющей великий слезный труд академика, но осталось неизменным главное – Юдольск все так же оставался закрытым городом, академик все так же оставался ребенком. Уже давно умерли его родители, сверстники, оставшиеся в живых, выбирали между "забыть" или "донести, расплескав" – но академик решительно не собирался стареть. В тиши своего кабинета маленький морщинистый ребенок переставлял испачканными сенильной пигментацией руками взвод пластмассовых солдатиков в пилотках, шепотом отдавая приказы. Солдаты маршировали по зеленому сукну дубового стола, на правом подлокотнике кожаного кресла стояла фигурка медсестры в короткой юбке, вечная фаворитка академика, повелительница его затянувшегося пубертата – она входила в тот же набор солдатиков, подаренных Гугелю кем-то в семидесятые.

Лишь этот пластмассовый взвод был его личной гвардией, остальные не шли ни в какое сравнение: ни синие революционные матросы, препоясанные пулеметными лентами, ни кроваво-красные буденовцы с обгрызенными шашками, ни бледно-зеленые псы-рыцари, ни индейцы, отечественные или гэдээровские, ни темно-коричневые викинги, ни даже недавние оловянные воины, вооруженные экзотическими катарами и глефами.

Только они были посвящены в планы академика по захвату Вселенной. Пластмассовую медсестру звали, конечно же, Женя Комелькова. Каждый вечер рассказывал академик Жене, что знает, как найти нефтяное сердце мира, чтобы подчинить его себе, ибо во всей Вселенной, как известно, пахнет нефтью, и только нефть управляет миром. Он вышепчивал ей все тайны черного золота, рассказывал о пульсе скважин Ромашкинского месторождения, о моче китов, которая оседает на дне океанов, а потом по странным каналам проникает в земные недра, чтобы стать нефтью, о Черных Курильщиках, о временах сотворения мира, когда земля была настолько плодородна, что вся исходила жиром, который пропитывал её от поверхности до самых глубин, и был превращен водами Всемирного потопа в нефть, о жидких чудовищах Баженовской свиты, о башнях Сатаны, о мести древних ящеров, ставших черной жидкостью, чтобы подчинить себе человечество – мы пьем их кровь и едим их тела, а они смотрят на нас из своей Тьмы, ожидая назначенного часа.

– Все в мире – нефть! – жарко шептал академик пластмассовой медсестре. – Даже ты, особенно ты, Женечка – нефть…

Комната академика прослушивалась, и когда Яков Моисеевич совсем уж распалялся, то из вмонтированных в кровать динамиков начинала играть колыбельная:

А может просто нефтью стать

Нефтью стать

Черной черной черной черной по траве

Нефтью стать

Первой первой первой первой по зиме

А может просто нефтью стать

Черной черной черной до тепла

Нефтью стать

Черной черной черной до черна…