Мотя

– Нет, – подал голос Гугель, – после революции оно как-то попало к Надежде Константиновне. Хлысты же, практически, революцию и провели. Когда Ленин умер, то хранилось в Мавзолее. Мавзолей летом 1941 перевезли сначала сюда, а потом в Тюмень, где построили минус-Мавзолей, и хранили там сердце и мумию. Кстати, 23 февраля – это в честь Фебрууса, бога подземного царства, а 8 марта – день сердца хлыстовской богородицы, когда Петр Первый пожаловал Елизавете титул царевны. Вот, а потом мумию увезли обратно, или что там с ней сделали, разное говорят, а сердце оставили здесь, в минус-Мавзолее. Карту Тюменской области потом нарезали по эскизу Щусева, чтобы она была похожа на сердце.

– Что такое минус-Мавзолей? И где это?

– В Тюмени. Улица Республики, 7. Бывший сельхозтехникум, красивое такое здание. Рядом с ним сад, в котором вырыли минус-Мавзолей. Представь, что ты в песочнице играешь, и в руках у тебя пирамидка, маленькая такая моделька мавзолея с Красной площади. И ты этот мавзолей втыкаешь вершиной вниз во влажный песок – у тебя получается минус-пирамидка. А если стены укрепить, и сверху постелить крышу – то мы и получим минус-Мавзолей. Щусеву это приснилось после того, когда он воронки муравьиных львов в лесу разглядывал. В обычном Мавзолее ты спускаешься под землю и стоишь над гробом. А в минус-Мавзолее ты на самом дне этой воронки, а сверху на тебя смотрит мумия И. Голову задираешь и встречаешься с глазами Ленина. Круто же?

– Нуу, наверно…

– Вот. А теперь там, на дне воронки-мавзолея, хранится сердце хлыстовской богородицы.

– Как муравьиный лев, который растворяет в себе своих жертв и однажды выбирается из воронки сетчатокрылым серафимом. Терафим-серафим… – сказал Кока – Ну, хорошо, давай так – ты в Тюмень, за сердцем, а я найду Чичикова.

– Справишься один? – спросила Мотя.

– Справлюсь, – кивнул Кока. – Встретимся в гостинице.

– Ладушки, – ответила Мотя, повернулась к мальчику-профессору и сказала – Прощайте и вы.

И одним ловким движением сломала ему шею.

6

Автобусы до Тюмени ходили из Юдольска каждый час, и Мотя добралась достаточно быстро – на местных просторах пугало не расстояние, чего там, впадаешь в сонное забытье часов на десять, просыпаешься уже на месте, а ожидание перекладных, тупое сидение в душном вокзале при пересадке; ждать и догонять – вот самое страшное, как известно. Покормив перронных собак заветренной вокзальной пиццей, Мотя села в такси, и направилась к цели.

Тюмень, бывшая «мать деревень» Северного Зауралья, распухла на нефтяных дрожжах довольно быстро, уверенно стремясь стать миллионником. Всюду шла стройка, и Мотино такси кралось до нужного места довольно долго, хотя, как оказалось, до бывшего сельхозтехникума, ныне сельхозакадемии, от вокзала было всего три километра. Кроме того, таксист, молодой парень, всю дорогу рассказывал Моте о каких-то сравнительных достоинствах и недостатках автомобилей, и под конец она не знала уже, что делать – как девочка воспитанная, она не могла не поддерживать беседу, но ведь оба собеседника должны нести ответственность, ведь так? Если ты видишь, что человеку неинтересно – ну поменяй тему, что ли. Надо как-то этот процесс урегулировать. Цеплять бейджик с надписью «я ничего не понимаю в кишочках железных созданий, которых я различаю как красненькие, допустим, и синенькие. А, нет, я еще Волгу двадцать первую знаю, и Москвич-412. И «Чайку», да». Нет, это хлопотно. Проще убивать, – раздумывая так, Мотя уныло глядела в окно, иногда глубокомысленно изрекая что-то вроде: «ну-у, это да, это конечно» или «угу».

Наконец, такси добралось до места, Мотя расплатилась и вышла. Улица Республики, бывшая Царская, семь. Симпатичное бело-голубое здание, двухэтажный пряничный домик, бывшее Александровское реальное училище. «Реально сельхозакадемия, реально сад», – подумала Мотя, – «Пожалуй, я сюда ночью приду, а то, боюсь, меня не поймут».

Остаток времени до вечера она убила, гуляя по городу – выпила кофе и купила замечательную немецкую кирку на красной пластиковой ручке и китайский фонарик.

Ночью она вошла в сад, держа перед собой два куска проволоки, согнутых буквой Г, как учил ее папа. Над пустотой проволоки сошлись. Мотя сделала шаг назад, и, размахнувшись, ударила киркой в землю. Через час-полтора работы она проделала в земле достаточно широкий лаз под крышу минус-Мавзолея, швырнула кирку в кусты, и со словами "едят ли кошки мошек? едят ли мошки кошек?" нырнула в лаз.

Внутри, взяв фонарик в рот, она повисла на руках на ферме потолка, огляделась, и спрыгнула на ступеньку минус-Мавзолея. Под ногами что-то хрустнуло. Мотя посветила, и увидела, что раздавила стеклянную банку с чем-то желтовато-белым – вокруг, насколько хватало света, на ступенях стояли такие же банки.

– Как у бабушки в погребе, – прошептала Мотя. Стены минус-Мавзолея были облицованы порфиром, и из-за стоящих всюду белесых банок казалось, будто все вокруг вымазано засыхающей кровью и спермой.