Мотя

Мотя сидела на трибуне стадиона и баюкала завернутую в шаль банку с сердцем и тихонько нашептывала ему: «… весь день на нашем стадионе дети-зомби играют в футбол. С заходом солнца движения их становятся все более вялыми, постепенно, один за другим, они окончательно укладываются в пожухшую траву, иногда дергая ногой или открывая рот в немом крике, и застывают. Пробегающая мимо собачья свадьба обнюхивает лежащих, лениво покусывает мяч, и исчезает в тепле подвалов. С утренними лучами скупого осеннего солнца они оттаивают, и к полудню двигаются более или менее уверенно, иногда даже кричат. Первый снег застает их лежащими, заносит холмиками, которые постепенно выравниваются. Весной они оттаивают последними, некоторые уже превращаются в лужи, и пропитывают собой стадион. Всюду жизнь… Весна скоро. Ты не бойся, все хорошо будет. Сердце своё уподобить надо комнате, где никогда не загорается свет, и скрывать его больше, чем тайные места тела, потому что истинный стыд в сердце, и стоит открыть его, как все станут смеяться над ним, так говорят. Но мы не дадим им смеяться».

Так прошла ночь, сердце богоматери постепенно успокоилось, и Мотя отправилась с ним на вокзал. Первый автобус уходил только в 9 утра, Мотя решила не ждать, и взяла билет на поезд, в вагон с сидячими местами. Она заняла место, и поезд тронулся. Сердце в банке вело себя тихо, вагон был полупустой, и Мотя задремала.

Зимой в вагонах из железнодорожной воды, креозота и крошек, оставленных пассажирами, заводится вагонная коляда. Она кутается в шкуры прошлогодних проводниц и железнодорожную униформу, пахнет жидким мылом, и катится по вагону, хромая на обе ноги, прося билетики и лепеча что-то совсем нечеловеческое.

А иногда сядет в конце вагона, закинет ногу за ногу, а одна нога у нее обычно утиная, а вторая обязательно с копытом, и, аккомпанируя себе на флейте ключа от туалета, запоет что-нибудь вроде:

Скоро кончится век, как короток век,

Ты, наверное, ждешь, или – нет?

От этого храпящие во сне начинают храпеть еще громче, а дети падают с верхних полок, сыплются прямо…

Мотя спала.

7

– Здравствуй, Кокище! – Мотя ввалилась в гостиничный номер и поставила банку с сердцем на стол. – Можно, я поем и посплю? Намаялась я с этим сердцем, устала страшно.

– Привет! – улыбнулся Кока. – Конечно, отдыхай. Вот, ешь, – он развернул большущий пакет трубочек с заварным кремом и налил кружку крепкого чая.

– Ты рассказывай, как у тебя, пока я ем, не обращай на меня внимания. Получилось с Чичиковым? – Мотя взяла сразу две трубочки и откусила от обеих.

– Да, все хорошо, осталось только Ходина найти, – и Кока рассказал ей о девочках-мамонтах.

Мотя молча кивала головой, уплетая пирожные. Потом рассказала о своих приключениях.

– Ой, хорошо-то как, – она наконец насытилась и отодвинула от себя пакет.– Кока, ты не видел нож?

– Вот, на тумбочке. А что случилось?

– У меня мизинчик на левой ноге сломался… болтается так неаккуратно, отрежу. Скакала там по этому мавзолею…

– Что ж ты сама-то… давай… жаль, я так люблю твои мизинчики…

– Мне тоже жаль – он был такой симпатичный с красным лаком.

– Слушай, я буду спать, закроешь мне глазки?

– Конечно.

– И еще, я потекла, кажется… Уколешь мне формалина?

Она выдохнула на тыльную сторону ладони и сразу понюхала: нет ли трупного запаха?

– Скорее бы все это… а то я, боюсь, рассыплюсь… – Мотя свернулась калачиком и, наверное, уснула.

Кока аккуратно завернул отрезанный мизинец в бумагу и сунул в карман. Закрыл глаза Моте. Потом достал из-под кровати чемодан, вытащил оттуда банку формалина, набрал большой шприц, положил Мотину руку себе на колени и ввел формалин в ее вену. Выбросил шприц в урну и лег рядом с Мотей.

Мотя обняла его, устроилась головой на груди и сонно пробормотала: Расскажи что-нибудь. Ты говорил, у тебя дядя на ментальной зоне сидел, кажется? на ментальной или ментовской? Я плохо разбираюсь.

– Ага, было дело. Народ часто путает, но ментальная и ментовская – это разные вещи. Хотя, конечно, ментовская может быть и ментальной одновременно. Тут разница в чем: ментовские – это где сидят "асуры, чью ярость не могут вместить небеса", ну, то есть, менты, которые сильно по работе накосячили. Менты – это же от древнегреческого Μέντωρ, наставник, типа. А ментальный – это от латинского mentis – душа, там за мыслепреступления сидят. То есть, конечно, бывший мент вполне может сидеть на ментовской ментальной зоне, такое редко, но бывает.

А дядя у меня как раз на ментальной зоне чалился, ну, сидел. Как раз за мыслепреступление. Так вот он рассказывал, как там у них шары в мозг вставляли – это как на обычных зонах такое в член вгоняют.

В СИЗО, до зоны, там же совсем скучно, поэтому, время от времени, в камерах вдруг начинается ажиотаж – кто-то решает вставить себе в мозг шар, помнишь, у Хармса об этом, и тут горячка заражает буквально всех. Зубные щетки и вообще все, сделанное из прозрачного пластика, тут же становится дефицитом. Зэка всюду трут об бетонный пол будущие шары, шлифуют, хвастаются друг другу, сравнивая и доводя до идеальных форм.