Мотив

Не забыть, как обрадовался Бориска, как озадачен был дядя Алексей, как побледнела мама моя и как папа мой, Георгий Карпович, стал суетливо и растерянно хлопать себя по карманам, отыскивая спички и сигареты. Сигареты он обнаружил сразу, а вот спички, как назло, запропастились куда-то. И тут дядя Алексей выудил из чемодана и протянул папе великолепную, в форме хромированного пистолетика, зажигалку, а когда папа прикурил, махнул рукой: твоя, мол, это теперь зажигалка.

Тетя Надя отложила джемпер и задернула молнию на чемодане.

— Пора садиться за стол, — объявила она. — Давайте отметим как следует первое заграничное путешествие моего Алешечки.

А затем прихотливая судьба улыбнулась и нашему семейству: папу моего назначили главным инженером одного крупного промышленного объединения — внушительный оклад с разными премиями и надбавками, персональная служебная машина и новая, более просторная квартира.

По этому счастливому поводу было устроено семейное торжество, на котором присутствовали дядя Николай, родной брат матушки моей и тети Нади, Алешечка, Бориска и, разумеется, тетя Надя.

Тетя Надя очень натурально изобразила радость, подперчив ее надеждой, что и мы наконец-то заживем не хуже других, на что мама моя, тонко усмехнувшись, возразила, что мы и до этого жили не хуже других. Ну а теперь будем жить еще лучше.

— Самое важное, — добавила она, — у себя дома иметь надежный кусок хлеба. Я давно говорила об этом Георгию.

Тетя Надя, бросив на Алешечку выразительный взгляд, прикусила нижнюю губку и за весь оставшийся вечер не возникла больше ни разу, а дядя Алексей, похоже, ничего не понял и все косился на бутылку с коньяком, словно удивляясь, почему она так медленно опоражнивается.

Зато не смолчал дядя Николай. Посмеиваясь и потирая широкие ладони, он объявил, что «светские наклонности его обожаемых сестриц совершенствуются не по дням, а по часам». Тетя Надя и мама дружно изобразили недоумение, одинаково пожав для этого плечами и одинаково подергав бровями.

Вообще, дядю Николая матушка моя и тетя Надя недолюбливали. За границей он стал бывать гораздо раньше, чем дядя Алексей, но проку от этого не было никакого. Он привозил оттуда исключительно походное снаряжение для своих геологических экспедиций. Дядя Николай опубликовал несколько книг по геологии, преподавал в Горном институте, участвовал в симпозиумах, но впечатления довольного своей участью человека почему-то не производил. Особенно это заметным становилось в первые дни после возвращения «с поля». Недели на две он забывал о своей науке, с утра до вечера просиживал в ресторанах или шашлычных, а иногда обходил рюмочные, заканчивая ближайшей к своему дому — угол Среднего проспекта и Первой линии. В такие дни мама и тетя Надя становились необычайно солидарны и внимательны одна к другой. Выяснялось, что матушка моя была права, задолго до этих дней предсказав о дяде Николае то-то и то-то, и тетя Надя тоже была права, когда предсказывала то-то и то-то…

— Ну, теперь наша Надечка с неделю бессонницей промается, — так, помнится, выразилась матушка моя, когда торжество по случаю повышения по службе папы моего, Георгия Карповича, закончилось и тетя Надя с Алешечкой и Бориской уехали домой. — «А мне Алешечка шубку из Дамаска привез!» Да подавись ты своей облезлой шубкой! Не понимаю, почему не отменят боны и сертификаты?!

Между тем разговор по телефону продолжался.

— Да ты что-о? — чему-то никак не хотела поверить мама, доводя тем самым, должно быть, тетю Надю до белого каления. — Это все твои смешуйчики, да?.. Серьезно? Та-та-та!.. — и подула в телефонную трубку — привычка, раздражавшая меня невообразимо.

Мне припомнились мамины отчаянные слезы после посещения нас тетей Надей в платье, сшитом как бы из ртути, в платье, которое даже мне раскрыло глаза на то, как стройна, красива и притягательна могла быть тетя Надя. Дядя Алексей привез, кажется, это платье из Парижа.

Порхая в неземном этом платье по нашей квартире и любуясь своим отражением в зеркале из старого лифта, тетя Надя увлеченно осведомляла матушку мою, в какие города предстоит слетать Алешечке в ближайшее время: в Барселону, в Каракас, в Александрию…

Матушка моя, то бледнея, то розовея, как умела, защищалась: то пытаясь дать понять, что ей все равно, куда полетит Алексей Федорович, то — еще безуспешнее — пытаясь обнаружить в платье какие-нибудь изъяны. А уж как изощрялось старое зеркало, казалось, не земная женщина, а какая-нибудь мифологическая нимфа погрузилась в его таинственную глубину.

— Что толку в твоей большой зарплате! — пеняла в тот вечер мама папе. — Неужели при твоем положении так уж трудно свести знакомство с директором какого-нибудь солидного универмага?..

— Да ты что, Галя? — смущенно басил папа, виновато помаргивая под очками. — Подумай о моей репутации. Ты что?..

А мама горячим шепотом сообщила, что видеть больше не желает эту гадину Надьку.