Мотив

Острым ножом вонзается в мои мозги скрип — подъезжает, переваливаясь с колеса на колесо, таратайка, влекомая равнодушным ко всему мерином. Тетя Нюша, крякая, начинает наваливать на таратайку первые мешки с картошкой. Герка и Васька помогают ей…

— Вот, Нюша, — самой себе говорит тетя Нюша. — Узрила и ты Христово воскресеньице. Пошли вам, детушки рожоные, невестушек хороших…

Два мешка картошки — все, что мы с Юркой успеваем наковырять до обеда. Посреди перекопанной части поля тетя Нюша ставит таратайку с бидоном, в котором плещется молоко, оставшееся от завтрака. Рядом с бидоном стоит что-то запеленутое в ватное одеяло.

— Ну, дитятки рожоные, не чаяла я, што вы так хорошо работать почнете, — довольнехонько воркует тетя Нюша. — Ну, да за Нюшкой и не пропадет: уж и накормлю же я вас.

Можно подумать, что мы вкалываем на ее собственном огороде, а не на поле колхоза, которому все равно, хорошо мы работаем или плохо.

Распеленав одеяло, тетя Нюша обнаруживает вместительный чугун. Снимается тяжелая крышка, и в нос шибает сытным запахом тушеной на луке картошки. Но от этого запаха меня передергивает, к горлу подкатывает гнусный комок тошноты. Мгновенно выступает испарина. Я бессильно опускаюсь на теплую землю…

…Словно из тумана выплывают лица ребят, девчонок, тети Нюши, Клавдии Степановны, Полуянова и незнакомой женщины в белом халате, от которого успокаивающе пахнет валерьянкой. Эта женщина внимательно смотрит в мои глаза, велит наклонить мне голову, а затем быстро поднять ее…

— В город, — как сквозь вату слышу я. — И немедленно к врачу.

Мне уже все равно: в город так в город, к врачу так к врачу…

5. ВСТРЕЧА НА МОСТУ

В больнице определили сотрясение мозга. Я провалялся дней двенадцать. Все эти дни хлестал упорный дождь — иногда вперемежку со снегом. Ночами страшно ревел ветер, едва не ломая старые тополя, которыми был засажен Больничный остров. Наступило время осенних штормов. Белое море, наверно, разгулялось вволю, разогнало суда и суденышки по своим бухтам.

Старое деревянное здание больничного корпуса, в котором я лежал, трещало и тягуче скрипело под беспощадными ударами ветра. Каждый раз, вслушиваясь и в завывания ветра и в одуряющий шум дождя, я вспоминал Наттоваракку, сочувствовал ребятам и девчонкам — не сладко, наверно, им приходится там. Законопатили ли фанерками сквозящие окна, навесили ли нормально дверь, выдали ли теплые одеяла? Хоть бы не исполнилось предсказание тети Нюши насчет вшей и чирьев…

А Сашка? Доволен ли, что упек меня в больницу? Удалось ли ему добиться расположения Вальки? Старается, поди, из кожи вон лезет заодно со Светкой — та ведь подыгрывает ему, убеждена, что никто, разве что кроме Герки, да и то потому, что у него отец полковник, даже и на цыпочках не достоин стоять рядом с Сашкой.

На тринадцатый день, ошалев от беспросветной больничной скуки, я упросил врача отпустить меня домой. С головой был полный порядок: нагибайся и выпрямляйся хоть сто раз подряд — ни в глазах не потемнеет, ни в затылке не давит. Одно устраивало меня в больнице — не надо было заботиться ни о завтраке, ни об обеде, ни об ужине, — все будет подано на твою тумбочку в урочное время.

Вопрос этот был для меня не малой важности. Уж больше двух лет я жил в одной комнате с тремя девушками — моей сестрой и ее подругами по лесотехникуму города Петрозаводска Татьяной и Альбиной. Все трое работали сейчас сменными мастерами в лесопильном и тарном цехах нашего лесозавода. Заботу о своем пропитании девушки возложили на меня, выделяя для этого с каждой получки определенную сумму денег. Кормил я их главным образом батонами и кабачковой икрой — с мясными и молочными продуктами в магазинах города было плохо. Девушки не роптали. Они, кажется, все еще не могли привыкнуть к тем удовольствиям, которые открывала перед ними более самостоятельная, чем в техникуме, жизнь — с работой и зарплатой. Я очутился в таком положении потому, что в моем селе Ладва закрылась школа-десятилетка. Доучиваться мне пришлось бы в районном центре, в школе-интернате. Лучше уж мне жить под присмотром родной сестры, рассудили мы с мамой, чем чужих людей.

Взяв с меня честное слово не поднимать тяжелое, не прыгать, избегать резких движений и особенно ударов, врач уважил мою просьбу. Шагая скользкими мостками между черными от дождей деревянными корпусами больничного городка, я почувствовал, что в погоде намечается перемена к лучшему.

Спустившись на Больничный мост, я оперся о ветхие перила и заглянул вниз. Кованый угольник, коим было обито острие бревенчатого ряжа, до отказа набитого валунами, резал бурлящую воду как нос корабля, и мне показалось, что мост снялся с предназначенного ему места и помчался вперед. Ниже моста река разливалась широко и, словно яичница на сковороде, бурлила в каменистом неглубоком русле.