Мотив

Ирина Петровна решительно протиснулась в будку, поднесла трубку к уху и быстро, чтобы не успеть раздумать, набрала номер.

Эмиль снял трубку тут же, словно нарочно сидел у телефона — в голове Ирины Петровны мелькнула даже сумасшедшая мысль, что он просидел у телефона всю свою жизнь, — и когда заговорил, то что-то давнее, хорошее и в то же время такое тревожное опять нахлынуло на нее, что она вдруг испугалась, что позвонила, рискнула спугнуть то, что осталось у нее от прошлого и чем надо было, наверно, дорожить. Предстоящий разговор страшил ее.

В голосе Эмиля, глуховатом и запинающемся, звучала радость. Будто он долго-долго ждал чего-то, терпеливо надеялся на что-то, и вот наступил такой момент, когда это «что-то» вполне могло сбыться.

Поначалу разговор пошел кое-как, шарахаясь от вопроса к вопросу, один ненужнее другого, но постепенно выровнялся, и наконец наступил тот миг, от которого в подобных разговорах зависит все — когда надо заговорить о главном. Ирина Петровна почувствовала это и так ослабела от робости, что поспешила повесить авоську с хлебом на крючок под телефоном, чтобы не уронить ее.

Должно быть, и Эмиль жил сейчас теми же ощущениями. Он замолчал. В трубке прослушивалось его напряженное сипловатое дыхание. Неожиданно Ирине Петровне захотелось ободрить его, обласкать каким-нибудь словом, намекнуть, может быть, какие они дураки были когда-то…

Но Эмиль вдруг спросил с затаенным торжеством в голосе:

— А ты знаешь, ведь я твой должник?..

Ирина Петровна сникла еще сильнее. «Зачем?» — едва не пробормотала она, но вовремя остановила себя, поняв, что Эмиль нисколько не изменился, что жизнь, очевидно, ничему не научила его, что он для того только и выжидал все эти годы, чтобы поразить ее этим вопросом, чтобы насладиться произведенным эффектом — давно взлелеянным, давно прочувствованным.

— Знаю, — ответила Ирина Петровна, удивляясь нахлынувшему на нее равнодушию и желая поскорее прекратить этот совершенно ненужный, совершенно лишний разговор.

— Что ты… знаешь? — растерянно спросил Эмиль.

— Ах, Эмиль, Эмиль! — усмехнулась она. — Да, конечно же, ты скажешь, что до сих пор не показал мне чубушник Лемуана. Для этого ты сидел у телефона?..

Не дожидаясь ответа, она положила трубку и вышла из будки, не забыв прихватить авоську. Вот и все. И все волнения, и все надежды. Но, как ни странно, Ирина Петровна испытывала и некоторое облегчение, будто стряхнула с души какой-то грех.

Дождик все сеялся и сеялся. Бывшая дворничиха, принявшая теперь облик классической Бабы Яги, все еще поджидала Ирину Петровну. Ну, что же, надо удовлетворить любопытство старой, а заодно, может, и выведать что-нибудь про бывшую закадычную подружку Верку. Она, помнится, развелась со своим благоверным много раньше, лет шесть назад, будет о чем поговорить…

1979 г.

ПОТЕРПИ ДО ПОСЛЕЗАВТРА

Эрнсту Мокееву

1

В Москве густо валил мокрый снег. Когда в окне вагона проступили размытые очертания Останкинской телебашни, Неделяев ощутил в себе вчерашнее раздражение. Оно заявило о себе еще в кабинете директора киностудии, не то упросившего, не то приказавшего Неделяеву отправиться в Москву и во что бы то ни стало утвердить у заказчика этот сценарий: у студии «горел» план второго квартала. Почему это должен был сделать режиссер, а не автор сценария, к тому же и живший в Москве, — директор не счел нужным объяснить так же, как ни словом не обмолвился, зачем нужно спасать сценарий, который не устраивает даже самого заказчика.

Надевая пальто, Неделяев поморщился, вспомнив, как он легко уступил вкрадчивому, умеющему заговорить зубы и настоять на своем директору, как — в который уж раз! — клюнул на заверение, что после этой — проходной — постановки он непременно, непременно же, получит сценарий общеэкранного фильма. Оба прекрасно знали, что этого, скорее всего, не будет, но серьезно — и отчасти довольные друг другом — выдерживали правила такой вот производственной игры.

В последние два года, с приходом этого директора, на студии начал утверждаться стиль, весьма отдающий казарменной психологией — я приказал, ты сделай. Будто речь шла не о фильмах, а о производстве гвоздей или штамповке пуговиц. Большинство режиссеров, приученные к чему угодно капризной, полной непредсказуемости кинематографической жизнью, смирились и не сопротивлялись, и директор, не спуская с них зоркого взгляда, снисходительно покровительствовал им. Некоторые же пытались бунтовать, отказывались от навязываемых им тем, от так называемых «болтов в томате», писали даже в вышестоящие инстанции, но директор располагал необходимым набором способов усмирять строптивых: навсегда посадить на «болты в томате», занизить готовому уже фильму категорию сложности, что ощутимо било по отнюдь не тугому карману режиссера, лишить классного места в соцсоревновании, не удовлетворять вовремя заявки съемочной группы на автотранспорт, в последнюю очередь изготовлять комбинированные кадры и мультипликацию…. и так далее и тому подобное…