Мотылек

Здесь, на Руаяле, есть специальный блок, где приговор приводится в исполнение. Там стоит гильотина. Она в отличном состоянии, разобрана на части, все они аккуратно разложены и хранятся в отдельном месте. А на дворе отведен участок, где уложены по уровнемеру пять мощных железобетонных плит, сцементированных между собой. На этих плитах, как на платформе, и воздвигается гильотина. Раз в неделю палач и двое помощников из каторжников устанавливают ее полностью, монтируя все механизмы, нож и все прочее. Затем перерубают два ствола бананового дерева. Таким вот образом и проверяется ее рабочее состояние.

Итак, часовщик-савояр сидел в камере для смертников. С ним сидели еще четверо приговоренных к смертной казни – трое арабов и один сицилиец. Все пятеро ожидали ответа на прошения о помиловании, поданные их надзирателями, выполнявшими роль защитников.

Однажды рано утром установили гильотину. Дверь камеры, где сидел часовщик, резко открылась, и на парня набросились палачи. Они спутали ему ноги веревкой, сделав как бы кандальную восьмерку, затем пропустили эту же веревку к кистям рук, которые тоже спутали восьмеркой. Воротник рубашки отрезали ножницами, после чего он прошел маленькими шажками в предрассветных сумерках метров двадцать до известного снаряда. Надо тебе сказать, Папийон, что, когда ты подходишь к гильотине, то почти целуешься с вертикально установленной доской, к которой тебя пристегивают ремнями, висящими по бокам. Вот и его пристегнули и приготовились было опустить доску, чтобы подать голову под срез ножа. Но в этот момент появился нынешний комендант Сухой Кокос, который обязан лично присутствовать на всех казнях. В руке он держал большой корабельный фонарь, и когда осветил им эту сцену, то увидел, что раздолбаи-багры собирались по ошибке снести голову не тому, кому следует. В тот день, как оказалось, часовщику нечего пока было делать на этой церемонии. «Остановитесь! Остановитесь!» – закричал Барро. От волнения комендант, похоже, даже не мог как следует говорить. Он уронил фонарь, растолкал всех – и палачей, и багров, сам отвязал часовщика от доски, и только тогда к нему возвратилась способность отдавать приказания: «Уведите его в камеру, санитар. Займитесь им и оставайтесь с ним. Дайте ему рому. А вы, кретины, отправляйтесь и немедленно доставьте сюда Ранкассо. Сегодня надо казнить его и никого больше».

На следующий день часовщик поседел и стал таким, каким ты его увидел сегодня. Его защитник, багор из Кальви, написал новое прошение о помиловании на имя министра юстиции, в котором изложил и этот случай. Часовщика простили, заменив смертную казнь пожизненной каторгой. С тех пор он и занимается починкой часов для багров. Это его увлечение. Он их долго регулирует, пока не станут показывать точное время. Вот почему так много часов висит у него на полке. Теперь ты понимаешь, что малый имел полное право немного свихнуться. Скажи, Папи, прав я или нет?

– Прав, Тити. Конечно, после такого удара немудрено стать нелюдимым. Я искренне ему сочувствую.

В этой новой жизни каждый день чему-нибудь да учишься. В блоке А собрались люди поистине сомнительного поведения как в прошлом, так и в настоящем. Я не работал еще ни одного дня: жду места золотаря, которое вот-вот должно освободиться. Работа будет занимать у меня сорок пять минут в сутки, все остальное время я смогу свободно передвигаться по острову, и мне разрешат заниматься рыбной ловлей.

Сегодня утром во время переклички наш блок хотели отрядить на тяжелую работу – посадку кокосовых пальм. Выкрикнули имя Жана Кастелли. Он вышел из шеренги и спросил:

– Меня? Меня посылают на работу?

– Да, вас, – сказал багор, ответственный за работу на плантации. – Вот, держите мотыгу.

Кастелли холодно взглянул на него:

– Приятель, ты, должно быть, из овернской глуши. Сразу видно, что разбираешься в этих странных инструментах. Я же корсиканец из Марселя. У нас на Корсике орудия труда забрасываются чем дальше, тем лучше. А в Марселе даже не слышали об их существовании. Держи-ка при себе свою мотыгу и оставь меня в покое.

Молодой еще багор, не знавший, как выяснилось потом, о заведенных в нашем блоке порядках, замахнулся на Кастелли ручкой мотыги. Сто двадцать глоток истошно заорали:

– Только тронь, падла, – и ты не жилец.

– Разойдись, – скомандовал Гранде, и мы, не обращая внимания на то, что все надзиратели приняли боевую стойку, ушли в барак.

Блок В отправился на работу. Блок С тоже. Появилась дюжина стражников и заперла, что случалось очень редко, решетчатую дверь в наш блок. Через час прибыли еще сорок стражников. С автоматами в руках, они выстроились по обе стороны наших дверей. Пришли помощник коменданта, главный надзиратель, его заместитель и еще надзиратели. Не было лишь самого коменданта, поскольку он в шесть утра, еще до инцидента, отправился с проверкой на остров Дьявола.

Помощник коменданта сказал:

– Дацелли, начинайте перекличку по одному.

– Гранде!

– Здесь.

– Выходите.

Гранде выходит из блока и оказывается в центре между шеренгами надзирателей. Дацелли обращается к нему: