Мотылек в бамбуковой листве

– Я помню, что Глеб всегда радовался, когда я приходил к ним, – сказал он, – я был полон решимости похитить его и воспитать как своего сына… у меня было предчувствие, что ему будет лучше со мной! Он никогда не был нужен своим родителям – ни отцу, ни матери! Я ему говорил, не жалей их, они попытаются манипулировать тобой в будущем, когда останутся у разбитого корыта, разжалобить, пробудить в тебе незаслуженное ими чувство любви – твоей вины! У них на все найдется оправдание! Не жалей их, не слушай их молитв, отворачивайся от их плача, не верь их слезам – они лгут, они насквозь фальшивы! Прости им их ложь, потому что они никчемны, но не имей с ними ничего общего – потому что тебе им не помочь! Даже если они, так я ему сказал, окончат свою жалкую, никчемную жизнь альцгеймером или маразмом и будут прикованы остаток дней к инвалидному креслу! Не вздумай жалеть их, Глеб – они получают именно то, что заслуживают! Это непреложный закон – это их грехи, а не твои!

Нефтечалов обратился к Варфоломею, а потом – к Крещеному.

– …а вы знаете, какая православная добродетель неведома Акстафою и таким, как он? Поразмыслите – это смирение! Я сколько себя помню, Акстафой позволял себе вещи, которые были ему не по карману – он совершал поступки, которые были недоступны, не предназначены ему по статусу. Он не имел на них денег, не имел на них прав, он не имел даже воли, чтобы попросту распоряжаться ими – кто родился в этой жизни крысой, тому не сделаться тигром! – это ясный и простой, очевидный и неоспоримый факт! Читали, граждане следователи, когда-нибудь Ван Вэя? Воспарит ли в небо нефритовый мотыль – если он только нефрит, но не мотыль!? К чему желать стать чем-то, чем не являешься?! Существует невесомая, неизмеримая разница между теми, кто постоянно движутся – и теми, кто только тяготеют к движению! Но их тяготение – не их собственное! Их тянет вниз, в бездну! Но ни Акстафой, ни его женушка – Юля, – не хотели признавать своего положения ограниченного, обездвиженного! Вопреки здравому смыслу, вопреки смирению они старались жить подобно бессмертным, они воображали, что воспарят как ангелы, заживут – подобно Богу! Они ощущали себя царями, возлежащими на золотом паланкине – а все вокруг их рабы, их носильщики! Они как Чжуань-цзы… они ощущают себя во сне порхающими мотылями, но, проснувшись – они падают на землю! Подобно камням – их тяготение, их безволие, их смерть.

Нефтечалов опустил голову.

– Расскажите, что случилось в день убийства Ефремова, – спросил Крещеный.

– А вот что случилось – я выстрелил в Ефремова из ружья в целях самообороны, – спокойно ответил Нефтечалов, – но то было не ружье – то был пламенный меч херувима, карающий тех, кто посягал на недоступное им! Таких как Акстафой, к примеру – но его сын… бедный, несчастный Глеб! Он родился среди людей, которые его не заслуживали – вся семья Глеба была испорченной, но не он! Акстафой, я помню, как папаша его – отец Леши, то бишь! – помню, когда мы с Акстафоем сами пацанами были, папаша его на работе подворовывал махорку, которую еще не расфасовали, прямо с конвейерной ленты и давал нам, пацаньбе, чтобы мы приобщались к криминалу, а себя, поди, считал – крутым, как это, бишь, в среде-то бандитской!? Не помню. Я вот тогда-то знакомство и свел с Акстафоем, когда он меня учил самокрутки крутить! А я за ним подозревал, что он, небось, пассивный гомосексуалист – он себя пацаньбе постарше бить позволял, да прогуливал физкультуру, симулируя приступы астмы, чтобы круги в спортзале не наматывать. Мне и драться приходилось за него, и учить его – как мяч по воротам правильно пинать, и еще чего-то… И вот… с тех пор – сколько лет! – а на меня опять Акстафоевы задолженности переваливаются – но в чем знак судьбы?!

Нефтечалов посмотрел на Ламасова, потом – на Крещеного.