Мотылек в бамбуковой листве

– Верно – ее я и прочел, – с улыбкой ответил Нефтечалов, – и в ту же минуту у меня разум помутился – вот будто кто в меня как в воду пальцы погрузил и поворошил, – Нефтечалов поднял руку и пошевелил обескровленными пальцами с иссиня-черными ногтями, – и весь ил взбаламутился вверх, а я оттуда бегом выбежал, как из горящего дома не выбегал! А я ведь ужасы-то повидал на отпущенном мне веку – ужасы, от которых физически стынешь, холодеешь, становишься весь как привидение, все твое тепло изолируется далеко, в потустороннем мире – а сам ты мерзнешь, от одиночества, от бессилия, от покинутости, от ненужности! И тело твое – оно все просит водки, спирта, как сорокаградусный человеческий обогреватель становишься целиком. Вот почему у меня руки холодные, бескровные, анемичные, и старшее поколение мне этот изъян моего малокровного организма в укор ставило – а для них все лишь повод подшутить! Оттуда я потерял интерес всякий к рукопожатиям – а после армии, после русско-чеченской-то, потерял интерес к физической близости, стал импотентом. Но дух пробудился во мне с верой, дух Божий, дух православный – а это, граждане милиционеры! – не абы что…

Нефтечалов утер блестяще-синие губы.

– Но вернемся к надписи на стене, – сориентировался в своих мыслях Нефтечалов, – когда я ее увидел, то чуть с ума не сошел, а увидел я ее вот так – по щелчку пальцев свыше! – и это было однозначным откровением, хотя поначалу я не понял его… смысла. Но оно было однозначным, очевидным, оно сразу бросилось мне в глаза – как вот висельная петля в центре пустого помещения, когда включаешь свет! Озарение жуткое это, страшное, болезненное и непредвиденное, внезапное и нежданное – как пуля в затылок… как инфаркт. Но ты видишь все и сразу как есть, хотя тебе потребуется некоторое время впоследствии, чтобы осознать – что ты тогда созерцал, что ты лицезрел?

– И что вы лицезрели? – спросил Крещеный.

Нефтечалов улыбнулся.

– Вот та надпись, – сказал он, – она как лицо Акстафоя, и это лицо отхаркнуло мне в душу – туда, где я храню икону, туда, где мой православный храм! Поначалу, вернувшись домой в каком-то беспамятстве, я понимал, что Акстафой растоптал мою веру, мою святую православную веру во Христа, он над ней надругался, словно бы начирикал похабщину на гробу господнем, помочился на плащаницу Христову, он втоптал, он изничтожил мою веру – он оскотинился в своем безволии, в своей малограмотности! Я понял, что прошлые долги тянутся за ним, тянутся как оторвавшаяся гусеница за подбитым танком – и он стоит! И я стал обвинять его мысленно, мне хотелось предъявить ему официальные обвинения, хотелось, чтобы Акстафой ощутил то же самое, что и я! Но я понимал, что для него не существует ничего святого в мире – за столько лет он остался все прежним Акстафоем! – а ведь сколько я молился, я верил в то, что если я сумел отыскать свой путь, то и Акстафою это, непременно, удастся! Но я горько ошибался в нем, во Христе, в своей искренности, в своих молитвах… во всем!

Нефтечалов отвернулся и поглядел в прямоугольник окошка, откуда струился солнечный свет с крохотными пылинками.

– …понимаете, – сказал он, – я обмысливал ситуацию какое-то время. У человека имеются долги – пожизненные. А когда есть долги, значит, есть и некоторое соглашение. Может быть, оно не засвидетельствовано законом. Но, по-моему, соглашение есть соглашение, пусть и негласное. Пусть оно и не имеет под собой юридически фиксированной силы – но нравственной силы! И твое обязательство есть обязательство нравственное, как человека. Основа его не закон – а долг, справедливость и честность, которые есть простые человеческие ценности. Вы знаете…

Нефтечалов заглянул каждому в глаза поочередно:

– Вот вы, лейтенант Ламасов… и вы, следователь Крещеный, в последние годы я зачитываюсь изречениями святых и мудрецов… «и труженик суетный лепит суетного Бога! Хоть и сам недавно родился из земли и в землю будет возвращен, откуда он взят был, и взыщется с него долг души его!» – процитировал Нефтечалов, – это из Библии, но есть и другое… «тогда же государь призвал его и говорит: о, злой раб мой! я простил тебе долг твой, почему же ты не простил товарищу своему?» И это из Библии, а злой раб – это я. Но я простил долги – пусть это и не значит, что Акстафой перестал быть должником! Да… вы ведь понимаете меня? Библия – это книга о воинах, о настоящих людях, а вы все – ненастоящие люди! У меня есть и другое… «если же в долг берете между собой на определенный срок, то записывайте, а между вами пусть писец будет стоять по справедливости», – это вот из мусульманского Корана, но мои фавориты… «каков же долг Ямы, что совершит он через меня сегодня?» Из упанишад. Видите ли? У каждого имеется миссия, долг, мотив, обязанность, с которой он явился в мир!

Варфоломей с сочувствием слушал Нефтечалова.