Мотылек в бамбуковой листве

– …нечто, что необходимо выполнить. Нечто, что нас ввело в чрева наших матерей! А вот мое любимое, из палийского канона, из буддизма… «кто, будучи должен – уклоняется от уплаты долга, говоря, я вовсе не должен тебе. В нем признай ты презренного!» И я признаю презренными этих людей. Они есть презренны, они есть – зло! Их сущность – брать! Они хуже чумы, а Акстафой – худший из всех, кому слишком долго прощалось и с рук сходило, слишком часто ему позволялось, и он привык, свыкнулся с мыслью, что он неприкасаемый, что его – обойдет! Но, мои товарищи следователи, Акстафоя не обошло. Он не менялся… годами! И та надпись! «Акстафой, верни ДОЛГ – иначе худо сделаем!» Боже-ж ты мой… это мне как откровение свыше!? Пожалуй, пожалуй… И тогда-то я осознал, что глубоко в Акстафое сидит дьявол – в самом нутре его, в печенках пропитых, в самом темном уголке! Он не дает моему другу по-человечески жить и дышать – а вместе с тем он удушит и своего сына, Глеба – и я понял, что если есть Дьявол, есть бес, то я обязуюсь словом и делом, как православный христианин, провести над Акстафоем своеобразный обряд экзорцизма. Так или иначе, но я намеревался из него вытрясти все долги до последней копейки – пусть даже пришлось бы его по кускам резать в прямом и переносном, пытать, на ремни потрошить, я бы резал и потрошил, пока он со всеми долгами не расплатится!

Нефтечалов отдышался.

– Понимаете, я хотел принудить его, чтобы он прикладывал усилия, крутился, исправлял свои ошибки, а их – множество! – а если бы он попытался увильнуть – например, с жизнью покончить своей, то я бы пригрозил его сыну Глебу кишки выпотрошить как рыбе! Мне хотелось, чтобы Леша осознал, понял, протрезвел ото сна – чтобы он своими зубами от себя оторвал кусок мяса, шмат кровнородственной плоти, выгрыз, выел, с кровью, со слюной, отрезал ножом, оторвал когтями, чтобы он ощутил чувство утраты! И только когда бы Акстафой отдал долги – только тогда бы моя тень перестала над ним стоять…

Нефтечалов нервно откашлялся:

– …я хотел стимулировать его как простату, мотивировать его к действию, породить в нем ужас перед жизнью! Помочь ему, а вовсе не пристрелить, потому что понимал – отягощенную долгами душу его никакая смерть не освободила бы из плена! Нет, Акстафой накопил слишком много задолженностей – и, поверьте, он благодарил бы меня до гробовой доски! И его благодарность неугасимая, вековечная, не позволила бы ему перейти за черту смерти с опустошенным сердцем, с каким он живет и с каким обрекает жить сына своего, сына Божьего Глеба!

Варфоломей и Данила молча слушали.

– …он учит Глеба молиться чизбургеру, – рассмеялся Назар Захарович, – учит его поклоняться гамбургеру, кока-кола их пресвятая дева, бифштекс господь их… о, господь бифштекс, прими Глеба, раба твоего нищего и убогого, а пицца – их земля обетованная! К которой они стремятся – к трону господнему из сыра! Они научены выкрикивать лозунги о свободе, о своих правах – но вы, граждане милиционеры, хотя бы раз слышали, чтобы кто-нибудь из них кричал о своих обязанностях и задолженностях?! О том, что они жажду расплатиться, отдать долги!? Я – не слышал! Не было таких, я не видел их! Когда дело доходит до их обязанностей и долгов, все они стаей шныряют в сточную канаву – как мокрые крысы. У них надо отобрать всякое право, а особенно – свободу слова, пусть им останутся только обязанности и трудовые повинности! Я же – есть настоящий воин, мои граждане милиционеры, как православные богатыри из сказок. Я как Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович, Георгий Победоносец, они настоящие непобедимые славянско-русские воины и богатыри, верующие православные, которых ни огнем, ни мечем не взять – и я творю на земле то, что предназначено мне и предписано, я вытравляю змея из загнивающей человеческой души, я жгу каленым железом и сыплю соль на незаживающие раны, чтобы народ помнил – и пусть это безбожное племя меня оплюет и побьет камнями и палками за имя Христово, за имя Господне, но я никогда не отступлюсь от цели! Я буду напоминать людям об их долгах и сотрясать их среди ночи, как кошмар – этим самым, искренним служением, которое не ждет награды, я отреставрирую, восстановлю свой храм, свою веру!

– А что же Глеб? – спросил Ламасов.

– А что же Глеб, – задумался Нефтечалов, – а Глеба я хотел выкрасть… давным-давно, украсть, утащить, воспитать как Маугли!

Нефтечалов улыбнулся.