Мотылёк и Фея

Ксения перевела горделивый взгляд на Рогнеду и всё внутри у неё дрогнуло: шатенка нахально улыбалась. Если бы только великая удельная княжна знала, что всё это – напускное – и где-то внутри хрупкого тела девушки что-то оборвалось и полетело вниз, разбившись с треском. Дыхание Рогнеды участилось, в голове задвигались, загудели невидимые шестерёнки – они сопоставляли факты и события. Из-за этого девушка даже не видела, когда Ксения, с перекошенным от ярости лицом, полоснула мечом по её животу, а боль в руках сменилась болью во всем теле. Бывшая наемная убийца мешком упала на холодную землю, держась обеими руками за место пореза. Ей было плевать, что кто-то небрежно отхватил мечом прядь волос, что шаги удаляющегося отряда затихли где-то в глубине леса. Перед глазами стояло только одно – та ночь…

…Удар молнии не замедлил последовать после оглушающего раската грома. Ещё! Ликуй, природа, пугая распоясавшихся на твоей земле жадных до всего людишек! Ликуй, как ликовала сейчас она, Рогнеда – перед нею, забившись в дальний угол жалкой деревянной лачуги, сидела и плакала на коленях красивая черноволосая женщина. Ночное небо разрезала надвое еще одна молния, освещая на короткий миг длинные аристократические руки – этими самыми узкими ладонями женщина оставила собственную дочь замерзать под высоким деревом.

Рогнеда делает шаг навстречу – собственная мать затягивает новое завывание, пряча раскрасневшееся от слез лицо. Безусловно, она узнала в этом наемном убийце, сейчас держащем арбалет, нацеленный точно в её высокий лоб, собственную дочь. «На что я её обрекла?! На что я обрекла себя?!», – с ужасом осознавала бывшая фрейлина удельной княжны Белавы. Рогнеда делает ещё один шаг – будущая жертва падает ниц перед нею, истерично вопя: «Нет!».

– Я ошиблась, я – самое ужасное существо на свете, которое даже не заслуживает называться «матерью»! Прошу, только не убивай меня – не из-за того, что я хотела бы еще на несколько минут продолжить свои мучения на этом свете, а потому, что я не хочу, что ты марала руки в моей грязной, лживой крови!

Рогнеда остановилась. Она воображала собственную мать горделивой, мерзкой, себялюбивой женщиной, которая будет раскаиваться перед нею за свой поступок молодости, будет всячески оправдывать себя и лепетать что-то о том, что другого выбора не было. «Она винит только себя? Как странно. Может быть, все прошедшие годы эта женщина даже жила с болью в сердце, тайно любя меня?», – непонимающе подумала Рогнеда. От осознания этой просто истины оружие выскользнуло из рук и упало с грохотом, заставив пискнуть и сжаться в комочек брюнетку.

– Тогда почему? – присев на корточки перед матерью, с глазами, полными боли от этого вопроса, спросила дочь.

– Твой отец. Ты – бастард.